– Вне всякого сомнения, «Ферзь» помнит наши инструкции о том, что ему следует использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах, а не самому заниматься сплочением пленных офицеров для побега из лагеря. Все прошедшие дни он четко действовал в соответствии со своей легендой. Считаю, что разведчик и дальше будет вести себя так же.
– Сколько, по-вашему, группе беглецов потребуется времени, чтобы заполучить лодку и тайно выйти в море?
– Неделю. Максимум – десять дней.
– Хорошо, будем ждать. Возвращайтесь и продолжайте контролировать ход операции.
У Стрельцова уже созрела идея, в соответствии с которой при получении сигнала от Тихонова о том, что дата побега определена, он выйдет в море на подводной лодке и будет тайно сопровождать парусник в пути от Нарвы до Либавы. Благо подводные силы сосредоточены у причалов в порту Ревеля, и лодка сможет быстро выйти из порта. Полковник вполне закономерно полагал, что контр-адмирал Непенин поддержит его идею и уговорит Канина дать «добро» на выход подводной лодки со специальным заданием.
Однако на Балтийском флоте в те дни происходили события, которые значительно изменили расклад сил в командовании. Сначала в Ревель из Гельсингфорса возвратился капитан 2-го ранга Ренгартен, который ездил согласовывать в штабе получение новой радиоперехватывающей аппаратуры для морских постов радиоразведки. Докладывая Илье Ивановичу о результатах командировки, он сообщил, что в штабе сегодня будет объявлен указ Государя о смещении Канина с должности комфлота и назначении на эту должность Непенина.
Не успели Стрельцов и Ренгартен обсудить штабные перемены, как в разведотделении появился стремительный капитан 1-го ранга Черкасский, который только-только приехал из Ставки Верховного и ждал оказию для перехода в Гельсингфорс морем. Князь пребывал в прекрасном расположении духа, курил и подробно рассказывал о новостях в Могилеве и в Петрограде. Он разговорился, а потом жестом карточного игрока положил на стол перед Стрельцовым копию доклада начальника морского походного штаба Ставки Верховного главнокомандующего адмирала Александра Ивановича Русина.
Оба разведчика склонились над бумагой. Текст ее гласил: