BRONZA / БРОНЗА

Оставив пострадавшего в умелых руках своего друга - хирурга госпиталя, он поспешил к жене. Она была слаба, ей требовалось его внимание, но, крепко расцеловав ее и сына (маленький сверток в голубом конверте) и пообещав заглянуть позже, он вернулся в отделение хирургии. - Ты уверен, что не выпил на радостях, Дитрих? Уверен, что сбил его? Он действительно перелетел через твою машину?! - забросал его вопросами хирург, закрывая за ними дверь в палату. Снял пенсне и стал протирать чистые стекла, что всегда было у него признаком сомнений.

Нахмурившись в ответ, он удивился:

- К чему такие вопросы? Ты не веришь моим словам?

- Верю, но если все, как ты говоришь, то должно было произойти чудо. Понимаешь?

- Какое чудо? О чем ты? Насколько сильно пострадал этот ребенок?

- Не знаю, но у мальчика, должно быть, дюжина ангелов-хранителей! Если не считать той царапины… - хирург кивнул на забинтованный лоб спящего, - то наш пациент абсолютно здоров! Ни переломов, ни ушибов, даже ссадин нет!

- Не может быть!

Недоверчиво посмотрев на него, он шагнул к кровати, откинул одеяло, профессионально ощупал и осмотрел больного. Бегло пролистал анамнез.

- Боже мой, Дитрих! Тебе понадобилось самому убедиться в этом?! - воскликнул его друг с обидой.

- Извини! Наверное, ты прав… Наверное, мне только показалось… Сегодня такой странный день…

Он укрыл мальчика одеялом. Отошел от постели больного, больше не настаивая на своей версии происшествия, чтобы не подвергать свои слова дальнейшему скептицизму друга. Но вряд ли собственные глаза обманули его. Как врач, он точно знал, что держал на руках мертвое тело. Смерть никогда не лжет. А после мальчик… или, может быть, кто-то другой… воскрес. Но вот воля ли на то Божья - теперь уже Дитрих сомневался.

- Это уж точно, - словно в подтверждение его мыслей, раздался голос друга, - сегодня странный день!

Хирург водрузил пенсне на нос, отчего взгляд его стал по-птичьи пронзительно-цепким. Как у ворона.

- Наш пациент, как я уже сказал… здоров. Физически. Но есть небольшое «но», - он внимательно вгляделся в застывшее, с отсутствием каких-либо эмоций лицо спящего. - У мальчика обширная амнезия, он ничего о себе не помнит. Конечно, мы подержим его несколько дней, понаблюдаем… Но ты же понимаешь - это не наш профиль. Придется подыскать какую-нибудь богадельню, где согласятся приглядывать за ним…

- Я все понял, - перебил его Дитрих, - пойду звонить отцу! Он не откажется поместить его к себе в клинику. Ведь это моя вина! Они еще раз вместе посмотрели на пациента и вышли из палаты, каждый со своими мыслями.

16 глава

Берлин, 1943 год. Роза и Крест

Сонный покой частной психиатрической клиники в предместье Берлина ранним утром нарушили «черные рыцари» рейхсляйтера Гиммлера. Небольшой мобильный отряд эсэсовских штурмовиков прибыл сюда по личному распоряжению своего патрона. Старший офицер стоял у окна в кабинете главврача, держал в руке бутон розы и, вдыхая аромат белых лепестков, с брезгливо-скучающим выражением на красивом лице ждал, когда тот ознакомится с приказом.

- Но, позвольте… э, милейший? - воззрился на него профессор. Сугубо штатский, он путался в военных чинах, поэтому (не зная, как правильно обратиться к офицеру) позволил себе, по-стариковски, именно такое обращение к молодому человеку. - Здесь же не сумасшедший дом! - высказал он свое мнение. - Здесь лежат люди с разными отклонениями и расстройствами, но они далеко не психи! И мы делаем все возможное, чтобы вернуть их в общество, к полноценной жизни! - еще помня о врачебной этике, попытался отстоять свою точку зрения старый врач.

Эсэсовец слегка повернул голову, покосился с холодным презрением, и профессор почему-то начал заикаться.

- Э-э… - заблеял он.

Оставив цветок на подоконнике, офицер отошел от окна.

- Вы, кажется, не согласны с решением фюрера… очистить нацию от всякого хлама? - поинтересовался он у профессора с нотками участия в голосе. При этом как-то опасно, по-змеиному, качнувшись в его сторону, и тот поседел второй раз за свою жизнь.

«Mein Gott… спаси и сохрани!» - мысленно осенил себя крестом профессор, понимая, какую совершил ошибку. Мои дети… так называл их фюрер. И не было ничего страшнее, чем привлечь к себе внимание этих жестоких детей Бога, затянутых в красивую черную форму.

А эсэсовец уже не сводил с него глаз. Несколько секунд профессор был ни жив ни мертв, уловив в их яркой лазури странный интерес к своей персоне - они словно ждали, наблюдая за ним с любопытством злого ребенка, когда он ошибется снова, чтобы безжалостные клыки смерти смогли оборвать и его жизнь.

- Нет, что вы, конечно же, нет! Я полностью согласен с фюрером! - обливаясь холодным потом, закивал головой старый врач, малодушно отрекаясь от своей клятвы Гиппократа.

И в них мелькнуло разочарование, но страх на побледневшем лице доктора, видимо, удовлетворил хозяина этих глаз. Эсэсовец снисходительно похлопал старика по плечу. - Чудесно! В таком случае приступим к осмотру палат! - сделав рукой приглашающий жест, гость вежливо пропустил профессора вперед.