Бронзовый ангел

— Морочишь ты голову, — сказал Антон и двинулся к своей отгородке. И уже с расстояния, приподняв рукой занавеску, прибавил: — Жениться, что ль, задумал? Поди, и избу для того снял? В гарнизоне-то квартиру небось обещают-обещают, а когда дадут! Сам два года на частной жил, понимаю.

— Вот еще! — обиделся Славка. — Я так, теоретически.

Он вышел в сени, и Антон уже в одиночестве, в тишине разбирал постель, раздевался. За дверью глухо слышались голоса, и он удивился, что хозяйка еще не спит. Но оказалось, Славка разговаривал не с хозяйкой. Он вошел и объяснил, что режиссер Оболенцев, из киногруппы, которая снимает в Успенском в на аэродроме, прислал записку, сообщает, что договорился с командиром полка и завтра ему, Славке, предстоит кувыркаться на самолете в зоне, чтобы его могли поснимать с другого самолета, со спарки.

Славка объяснял так, словно всю жизнь только и получал записки от режиссеров и летал исключительно для киносъемок — шурша простынями, громко роняя сапоги на пол, а потом скрипя пружинами старого, видно, матраса. Он и умолк вдруг, не собираясь развивать тему, но Антон позвал его, озабоченно приподнявшись в темноте, сдвинув одеяло:

— Как «завтра»? Завтра, оператор сказал, они еще на реке будут. Послезавтра, наверное?

— Может, и послезавтра, — спокойно согласился Славка. — У них семь пятниц на неделе, у киношников. Чудной народ. Удивляюсь, как вообще дело свое доводят до конца, фильмы на экраны выпускают. Придут, камеру поставят — и начинается! То того нет, то другого; один говорит, так надо снимать, другой свое выставляет. Полдня канителятся, пока с первым кадром сладят… А этот, Оболенцев, вообще чудик. Сто раз примеряется, пока на пустяк решится. Я с ускорителями должен был для них взлететь, чтоб засняли. Обычное дело, а он мне сорок раз показывал, где камеры стоят и чего они будут делать. Мне-то что? Я по газам — и пошел; кроме как по полосе, взлетать негде. Так он, видишь, наставлял еще… А теперь записка. Это значит, чтоб с духом собрался. Полагает, мне впервой. Наивняк! Как скажет отец-командир, так я и сделаю.

— Он днем и в картине тебя сниматься уговорил? Как артиста?

— Да я уж и снимался. Штангу поднимал, дублером. Ну, сняли меня, пошел в курилку. Сидим, травим. Я училищную байку рассказал, наверное, знаешь, как в столовой старшина спрашивает новичков: «Наелись?» И один за всех басит: «Не-ет!» Старшина сейчас: «Как фамилия?» И опять голос: «Наелись…» — Славка засмеялся и продолжил: — Оболенцев тут как тут, с блокнотиком: дай, говорит, спишу. Ну, я по новой рассказал и обедать отправился. Потом иду мимо ДОСа[1], где они снимали, и он меня заметил. Иди, говорит, сюда на минутку, помощь требуется. Я подошел, а он, оказывается, актера, под летчика загримированного, заставляет мою байку юмористически произнести, да тот никак не может.

— А ты что?

— Я говорю, ерунда это, про старшину. Можно посмешнее вспомнить. И про инструктора своего рассказал, еще аэроклубовского, как тот в воздухе орал: «Много думаешь, Широков, жить надо!» Это я, значит, Широков… А у меня никак заход на посадку чисто не получался. Лучше бы, матерюсь про себя, сказал, что с ручкой делать, с педалями, а он — «жить»! — Славка помолчал, повозился и прибавил: — А вообще, жаль того парня, актера, который летчика играет. Оболенцеву не нравится, кричит, а у того пуще не выходит. Говорил, сменить его хочет, да поздно. Много переснимать. А может, и можно заменить. Не знаю.

— Ну вот в давай. Спишут с летной, не надо будет штурманом на КП идти. Киноартист! Еще и портреты в киосках продавать будут. Как Смоктуновского.

— Да я вообще сыграл бы, — не принял насмешки Славка. — В школе драмкружком увлекался и в училище. На аккордеоне пиликаю. Смог бы, наверное… определенно смог.

— Завидная храбрость! — сердито бросил Антон. — От «смог бы» до «сделал», знаешь, сколько верст? И сколько людей между этими словами всю жизнь болтаются, уверенные, будто своего достигли? Ты не из их ли числа? А? Чего молчишь?

Он ждал ответа, но за перегородкой было тихо, словно Вячеслав и не лежал там на широкой, с медными шарами кровати. Только шелест листьев долетал из палисадника да отбили полчаса позывные. А дальше случилось так, что Антон не успел ничего понять, приготовиться. Заскрипели пружины, прошлепали по полу босые ноги, отдернулась занавеска, и в отгородке обнаружился Славка. Секунду постоял в головах у Антона, сел на койку, и на фоне бледно-синего окна очертилась его крупная голова, угловатые, сильно мускулистые плечи.

— Слышь, — проговорил Славка шепотом. — Ты верно чувствуешь. А главное, завтра уедешь, разойдемся навсегда. Так вот послушай… Только не перебивай. Ладно?