Бронзовый ангел

— Шофер, а шофер! А ну не ездить тут! Слышь, не ездить!

Оболенцева это замечание почему-то рассмешило: опасно, так перекрыли бы дорогу, поставили фанеру с надписью. Мастера!

Он схватил кепку, бинокль, просунул руку в браслет часов и выбежал из дому.

В «рафике» царило угрюмое — по раннему утру — молчание. Администраторша Паня пыталась развязать узел на тесемках соломенной шляпы помрежа Наденьки, Макс — тот просто спал, опустив подбородок на грудь, а его ассистент Жора безуспешно чиркал зажигалкой и лишь мельком вскинул на Оболенцева красные от вечернего перепоя глаза.

— Эй, — сказал Оболенцев. — Люди! Вы что? Поглядите, что в мире творится!

— Мы опаздываем, — прошепелявила Паня, вцепившись зубами в узел.

— Позвольте прикурить, — сказал Жорка. — Зажигалочку вашу, Кирилл Константинович, «ронсон».

— Да вы посмотрите! — настаивал Оболенцев. — Церковь собираются ломать. А? Представляете, Успенское — и без церкви. Его уж и селом нельзя будет называть. Деревня, раз без церкви.

— Ой, — сказала помреж Надя. — А как же ее сломают? Взорвут?

— Да вон — тросом. Закрепят трос на колокольне и дернут трактором. Ветхая колоколенка, полвека не ремонтирована, так, поди, и посыплется! Надо же — новость…

— Вы все, Кирилл Константинович, последним узнаете, — сказала Паня. — Сторож на базе три дня пристает с вашей новостью. — Она наконец развязала узел и смотрела торжествующе. — Дорожникам нужен кирпич, так председатель договорился, что они в виде платы за него снесут колокольню и разберут кровлю. А еще ограду сломают. Из оставшегося туземцы намерены создать лучший в мире клуб…

— Может, мы все-таки поедем? — внезапно раздался голос оператора, и Оболенцев обрадованно обернулся к нему:

— Проснулся, Максимушка! Плохо спал или по предписанию врача добираешь? Дай я посчитаю пульс.

Машина тронулась, гул мотора перекрыл тарахтение трактора, колокольня быстро скрылась за деревьями, и Оболенцев забыл о ней, стал приставать к Максу, будто и вправду хотел посчитать его пульс. Танин лениво отбивался, потом пересел подальше, и оставалось только смотреть на него, делающего вид, что дремлет.

Мысль о том, что оператор через какой-нибудь час залезет в кабину МИГа с двойным управлением, в «спарку», и поднимется в небо, радостно волновала Оболенцева. Он немного завидовал приятелю и представил себя на его месте: как бы держался сейчас он сам? Молчал? Сидел с закрытыми глазами? А о чем думал?

Он знал, что Максу прежде, когда они еще не были знакомы, приходилось снимать в воздухе. Однажды с вертолета в тайге, а по другому фильму — в Арктике. Про вертолет Макс рассказывал мало, только что очень шумно и негде закрепить камеру, а вот про полеты надо льдами на Ан-2 у него был целый воз историй. И как летчики, разыгрывая его, попросили поуправлять самолетом и он насмерть перепугался, ощутив в руках — сам, один! — овальный штурвал; и как командир удивлялся, что его не укачивает, и по сему случаю стал гонять тюленей на льдинах, пока Макс не рухнул на пол и не заявил, что умирает; и как он уговорил экипаж рвануть под Первое мая из Амдермы в Москву, и погоды не было, а возле Сыктывкара их так тряхануло молнией, что он потом два года ни за что не хотел летать и даже в дальнюю Алма-Ату, в экспедицию, поехал поездом.

Суть же всех этих Максовых рассказов сводилась к одному: рожденный ползать летать не должен, и лично он способен находиться в самолете лишь при одном условии — если небо будет созерцать через объектив кинокамеры. Но вчера в штабе полка, когда говорили с командиром о сегодняшнем полете, он держался молодцом. Командир, тот явно нервничал: свалились ему на голову эти съемщики! Раньше ладно: фотографировали с земли, путались под ногами на полетах, городок, ДОСы будоражили — так теперь подымай их в небо! В бумаге от командующего, которая недавно пришла в полк, было, конечно, все это указано — обеспечить, и полет был указан, но, судя по всему, командир полка (его фамилия была Понизовский, подполковник) явно надеялся, что полет как-нибудь оттянется, отложится, а там, глядишь, и отменится совсем. Он даже намекнул, нельзя ли научить кого-нибудь из летчиков фотографировать, или из Дома офицеров взять одного сержанта — сила, как стенды оформляет. Тогда-то Макс ему и отрезал: «Ну, если так, то мы лучше летчика из своих найдем. Вы нам самолет дайте». И нечего Понизовскому делать — черти́ на бумаге схемы, показывай на карте, где зона, и чтобы поближе к Аринску, чтобы над самым городом — тут уж Макс, а за ним Оболенцев не отступали. И подполковник совсем сдался, только одно и твердил: «Но последнее слово за доктором, как пан доктор скажет!»