Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

— Может быть, мы прямо сейчас соберем чемоданы, сумки… Завтра будет не до этого, а, Виталик?

Евлентьев некоторое время смотрел на экран, где жующие подмигивающие морды предлагали ему какой–то шоколад, потом ему подмигивала корова, предлагая молоко, потом баба на диване дрыгала ногами, показывая, как удобно пользоваться пластырями с крылышками…

— Нет, — наконец сказал Евлентьев. — Дело вот в чем… В доме не должно быть никаких следов отъезда. Как если бы мы вышли перед сном прогуляться минут на пятнадцать.

— Почему, Виталик? — Это был первый вопрос, который задала Анастасия, ч — Мне кажется, так будет лучше.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— Да.

— Хорошо… Пусть будет так. Но мы летим в Грецию?

— Да, летим. Но знаем об этом только мы. Ты и я.

— Тогда я начинаю собираться. Знаешь, собраться так чтобы не оставалось следов, труднее, чем просто собраться.

— И вот еще что… Я завтра должен выйти из дома часов в пять утра.

— А как же отлет?

— Я вернусь около двенадцати.

— Если вернешься, — обронила Анастасия.

— Да, — кивнул Евлентьев. — Именно так. Если вернусь. Если со мной что–нибудь случится, обшарь самовары в туалете у художников. Все, что найдешь, возьми себе…

Они взглянули друг на друга и некоторое время молчали. Потом занялись своими делами и к этому разговору больше не возвращались.

У Евлентьева была одна странная особенность — стоило ему поставить будильник на какое–то время, и он не мог спать всю ночь, просыпаясь каждые полчаса, с трудом снова засыпая, и в конце концов поднимался за час до того, как зазвенит будильник, — невыспавшимся, с колотящимся сердцем, тяжестью в голове, сам себе казался некрасивым, мятым, и от этого состояние недовольства и потерянности было еще сильнее.

На этот раз все было как обычно — проворочавшись всю ночь, Евлентьев поднялся, едва начало сереть окно. Он посмотрел на часы — было около четырех.

Будильник зазвенит минут через сорок.

— Бриться будешь? — спросила Анастасия.

— Нет.

— Тебе что–нибудь приготовить?

— Куртка, эта… пятнами, знаешь? Десантная. Что еще… Свитер, шапочка…

Да, и корзинка… Помнишь, У нас была плетеная корзинка?

— Она и сейчас есть… Где–то на балконе… Ты за грибами собрался?

— Да, за грибами.

— Но… Это… Грибы отошли, — Анастасия недоуменно посмотрела на Евлентьева.

— Чернушки появились, валуи, попадаются подберезовики… И белые, идет последняя волна белых.

— Надо же, — пробормотала Анастасия и пошла на кухню ставить чайник.

Евлентьев неохотно, вяло съел две котлеты, выпил крепкого чая, сунул в карман куртки еще две котлеты переложенные хлебом, и молча, насупленно собрался.

— Когда откроются магазины, я отлучусь, — сказала Анастасия уже в прихожей.

— Мне нужно кое–что взять в дорогу.

— Отлучись, — кивнул Евлентьев.

— Тебе нужно что–то купить?

— В Греции все есть, — улыбнулся Евлентьев. — Пока.

Он поцеловал Анастасию как–то косо, неловко, ткнувшись губами в уголок ее рта, похлопал по руке, подмигнул сонно и вышел. Спустившись вниз, он вышел на улицу Правды. У банка стояли на ночном отстое броневики, прохаживались охранники с короткими черными автоматами. На Евлентьева они не обратили ровно никакого внимания. «Оно и к лучшему, — подумал Евлентьев, — оно и хорошо».

Вынув из кармана маленький плоский ключик, он открыл дверь мастерской, вошел, включил свет. Не задерживаясь, сразу направился в туалет, стал ногами на унитаз и вытащил из–за самовара деревянный ящичек. Убедившись, что к нему никто не прикасался, Евлентьев вынес его в большую комнату, положил на стол. Резко обернулся — ему показалось, что мимо окон промелькнула чья–то тень.

Чертыхнувшись, прошел к входной двери и запер ее изнутри. Теперь никто не сможет застать его за делом опасным и наказуемым.

Раскрыв ящичек, он вынул пистолет, пощелкал затвором, убедился, что он в полной боевой готовности. Рядом, в отдельном гнезде, лежала полная обойма. Он вставил ее в рукоять пистолета. Обойма вошла легко, даже как–то охотно, словно залежалась без дела и торопилась приступить к исполнению своих обязанностей.

Рядом, тоже в отдельном гнезде, лежал цилиндрик глушителя. Евлентьев привычно навинтил его на ствол. Теперь изделие номер семнадцать было готово к работе.

Опустив предохранитель, Евлентьев положил пистолет на дно корзинки, сверху накрыл газетой, потом положил сверток с котлетами и кривенький ножичек, который взял тут же, в мастерской — Варламов соскабливал им краску со старых холстов.

Осмотрелся — не забыл ли чего. И только тогда увидел ящичек из–под пистолета. Подумав, завернул его в старую газету и сунул под стеллажи с картинами.

Пора было уходить.

Евлентьев поднялся по ступенькам к двери, выключил свет, вышел на улицу, запер двери. Охранники продолжали бродить вокруг банка, броневики стояли на месте, за время его отсутствия ничего не изменилось. Разве что стало светлее, ночные сумерки исчезли, и теперь на востоке можно было увидеть розовеющее небо.