Будь моей нежностью

Богдан морщится, и я обращаю внимание на его внешность. Сюрприз: вместо привычного нахальства на лице озабоченное выражение, седина коснулась висков, на лбу пролегли глубокие борозды морщин. Он всё тот же уверенный в себе мужчина, но слегка побледневшая, постаревшая версия. Выглядит на троечку.

— Зачем ты приехал, Богдан?

— Я приехал, чтобы забрать тебя домой.

— Я никуда с тобой не поеду! — чеканю я каждое слово, отступая назад. — Ты должен уйти, Богдан. Всё кончено.

— Ты моя жена, Ася, и ты поедешь домой.

— Нет, я буду жить здесь, пока ты не оставишь меня в покое!

— Моя жена не будет жить, — он обводит брезгливым взглядом обветшалый интерьер, — в таких кошмарных условиях. Здесь тебе не место. Посмотри на себя — выглядишь ты болезненно. Я не собираюсь смотреть, как ты мучаешь себя из глупых детских протестов.

— Так разведись со мной, Богдан! — кричу в ответ. — И не мучайся!

В пару размашистых шагов мужчина достигает меня. Его чёрные глаза сверкают от еле сдерживаемого гнева, но он пока в силах удержать себя в руках.

— Я никогда тебя не отпущу, Ася. — говорит он глухо. От его проникновенного голоса веет замогильным холодом.

— У тебя нет другого выхода. Я не вернусь.

Он резко поднимает руку, и мне кажется, что он замахивается для удара. Я делаю шаг назад, упираясь лопатками в стену, сжимаюсь от страха, обвивая себя руками, но муж лишь запускает пятерню в волосы и с силой их оттягивает, словно желает избавиться от головной боли или наваждения.

Однако от его взгляда не скрывается ни ставший для меня привычным жест, ни натянутая на округлившемся животике рубашка, и он кривится. Так, будто ничего более мерзкого в своей жизни и не видывал.

— Убирайся. — говорю ему, поправляя рубашку. — Немедленно.

Богдан хватает меня за руку, сжимая до боли, и притягивает к себе.

— И когда ты собиралась мне рассказать?! Ведь не могла же ты всерьёз рассчитывать, что я не узнаю?!

— Словно тебя интересует, что со мной происходит! — выплёвываю ему в лицо. — Отпусти! Мне больно!

Он действительно отпускает меня. Но стоит так близко, что у меня нет возможности даже отодвинуться от его массивного, напряжённого тела.

— Какой срок? — раздражённо спрашивает у меня муж, и я с особым удовольствием отвечаю:

— Аборт делать уже поздно!

Как будто бы я ему позволила..! Знала ведь, что так и будет! Знала, потому и сбежала. А сейчас такое чувство, словно сердце сжали в кулак. Хочется заорать, чтобы заглушить боль от осознания, что ни я, ни наш ребёнок не нужны этому чёрствому мужлану.

Богдан вдруг устало прикрывает глаза, поджимает губы и выдыхает:

— Поехали домой, Ася. Мне нужно как можно скорее решить… — он резко обрывает себя на полуслове.

Решить — что? Проблему? Ошибку? Недоразумение? Что этот человек собирается сделать с моим ребёнком?

— Что ты собрался решать, Богдан? — тихо спрашиваю у него. — Я не позволю тебе или твоим продажным докторам и пальцем прикоснуться ко мне, не говоря уже о том, чтобы вы навредили моему ребёнку!

Он окидывает меня недобрым взглядом, от которого мороз пробегает по коже, и говорит:

— Никто и пальцем не тронет тебя, кукла. Собирайся, живо!

— Меня? Просто проглотишь окончание фразы?!

Он скрипит зубами, и я разочарованно вздыхаю. Ну как же можно ненавидеть собственное дитя?

— Хорошо. — отрывисто отвечает мужчина. — Никто не причинит вам

вреда, а теперь поехали, Ася.

— Я тебе не верю! Мне нужны гарантии!

— Мне плевать, во что ты веришь! Когда ты уже поймёшь, что в этом грёбанном мире нет розовых пушистых единорогов и не всегда бывает так, как тебе хочется? Что всем нам очень часто приходится чем-то жертвовать, чтобы жить относительно спокойной жизнью, чтобы наши близкие жили относительно спокойной жизнью? Тебе пора перестать самой быть ребёнком, девочка моя. Особенно, если ты планируешь родить этого, — поджав коротко губы, муж смотрит горящим взглядом на мой живот, — ребёнка.

Почему-то мне кажется, что новость тревожит его не из-за собственного эгоизма. На одно короткое мгновение меня одолевает сомнение, но какие могут быть сомнения? Это же Богдан! Когда его интересовало что-то, помимо собственного удовольствия?!

— Убирайся! Я никуда с тобой не поеду. Лучше тут умру от холода, голода или пневмонии, но больше никогда не вернусь к тебе!

Глаза Богдана темнеют, лицо искажается от ярости. Я ожидаю любого проявления его безумства, но только не такой реакции. Мужчина делает несколько глубоких вдохов, резко выдыхает весь воздух и приходит в движение. Тянет меня в коридор, набрасывает мне на плечи пальто, ставит передо мной сапоги.

— Обувайся, и поедем. До машины так дойдёшь.

— Никуда я не поеду, — сердито топаю ногой, и он усмехается.

— Ну, как знаешь!

Подхватывает меня на руки, не реагируя на мои колотящие удары кулаками. Правильно, разве же можно до него достучаться? Разве удастся кому-нибудь пробиться через толстую кожу и стальные мускулы этого упрямого барана?!