Будда

Хайнц Вольфганг Шуман и Тик Нат Хан относят гибель шакьев к последнему году жизни Гаутамы Будды и предлагают наиболее сбалансированную гипотезу (из всех прочих версий) ухода Первоучителя из дома. В их рассуждениях подкупает прямота взгляда на происшедшее событие. Они фокусируют внимание на одном вопросе. Почему молодой отец, как только Яшодхара родила сына, в ту же ночь их покинул? В самом деле, к чему такая спешка? Факт, что рождение Рахула и отречение Сиддхартхи от всего мирского произошли в один день, подтверждается несколькими буддийскими текстами, в частности Нидана-катхой.

Так давайте представим, говорят Хайнц Вольфганг Шуман и Тик Нат Хан, что Сиддхартха долго и упорно убеждал отца и приемную мать позволить ему уйти в бхикшу, нищенствующие монахи. В итоге они согласились, но при одном условии: преемником Шуддходаны, будущим правителем шакьев должен стать сын Сиддхартхи, их внук[253]. Тогда становится понятным, почему Яшодхара 13 лет не рожала. Она понимала, что с появлением ребенка тут же лишится мужа. Объясняется и поспешность, с которой Сиддхартха немедленно взнуздал коня и умчался в новую жизнь. Не об этой ли свободе мечтал он много лет и наконец-то вымолил ее у отца? Шуддходана скрепя сердце разрешил сыну оставить родной дом и искать путь Просветления

[254].

Все эти объяснения, наверное, отражают действительно происшедшее событие, но нет в них чего-то особенного, берущего задушу. Все-таки вымысел интереснее и художественно убедительнее пресловутой жизненной правды. Так не будем заморачиваться дальнейшим выяснением, что происходило на самом деле, и опять обратимся к изложению буддийских текстов. Тем более что я не вижу принципиальных смысловых расхождений между исторически достоверной биографией Гаутамы Будды и преданиями о нем.

Все еще крепко спали в доме Сиддхартхи Гаутамы. Ночь словно предоставляла его домочадцам как можно больше времени, чтобы набраться сил и пережить обрушившееся на них горе — его непонятное бегство. Казалось, они впали в забытье, темноту и молчание которого изредка нарушали мгновенные всплески ликующего света, идущего от неведомых источников, и чарующие, шепотные звуки оживающих предметов, стоявших в их спальне. Его жена Яшодха-ра, как все спящие люди, удалилась на время от обычного человеческого существования. В ее безмятежном и добром сне возвращалось к ней лучшее и радостное, что она увидела и пережила до этой ночи.

Как рассказывает предание, боги посреди ночи разбудили спавшего глубоким сном Сиддхартху. Он, словно лунатик, пошатываясь, вошел в ту часть дворца, где спали его многочисленные наложницы.

Каково ему было увидеть этих молодых женщин в их сонном непотребстве! Они хаотично разметались на коврах в огромной спальне, словно поверженное войско, частью перебитое, а частью умирающее. А лучше сказать, словно выброшенные на берег рыбы с открытыми и полуоткрытыми ртами. Стоны и бессвязные фразы, которые они бормотали, повторялись, как эхо, опять и опять во всех закоулках его сознания. Останься он среди этих танцовщиц и певуний чуть дольше — и скрежет их зубов и храп разорвали бы ему череп. Отвращение к этим, как ему казалось еще вчера, грациозным и музыкальным созданиям заставило его резко развернуться и выбежать из спальни, внешне напоминающей чертоги бога Индры, захваченные демоницами[255].

Теперь он решил бесповоротно — бежать! Его ждали в конюшне любимый, уже взнузданный белоснежный конь Кантхака и верный возничий Чанна.

Напоследок Сиддхартха решил взглянуть на новорожденного сына. Он тихо проскользнул, как чужой, в свою опочивальню. Стоило ему открыть дверь и переступить порог, как сквозняком задуло масляный светильник. Он увидел на широком ложе Яшодхару, освещенную мертвенным лунным светом. Она лежала на боку, повернувшись лицом к окну и спиной к двери. Его жена безмятежно спала, возложив ладонь на головку младенца и частично закрыв его собой. Сиддхартхе не удалось увидеть лица сына. Боясь разбудить жену, он вздохнул и так же бесшумно удалился.

Чанна уже вывел из конюшни его коня и пошел за своим.