Будда, боги, люди и демоны

Утренняя часть действа началась при восходящем солнце — это был обряд гара–якума

. Представление теперь происходило на площадке у южной стороны фундамента нового дома; на самом фундаменте расположилась группа зрителей. Их стало гораздо меньше, в основном это были дети (возможно, момент не случайный). Здесь и мне поставили стул — какой–то момент снизу ко мне были обращены любопытные, улыбающиеся детские мордашки. Прямо перед нами стояла конструкция, похожая на фрагмент приставной лестницы с тремя перекладинами, просветы ее были сплошь закрыты пальмовыми листьями, нижние из которых были воткнуты черенками в землю. Под третьей (верхней) поперечной перекладиной слева и справа было положено по одному ореху. Боковые перекладины (одна из бамбука, другая из ствола какого–то дерева), оплетенные зеленью, со свисающей бахромой из полосок листа кокосовой пальмы поднимались высоко вверх и там соединялись.

Барабанщик и два шамана (старика уже не было) стояли в ряд слева от конструкции и глядели на нее. Главная роль опять была отведена младшему из жрецов. Одеяние его изменилось: поверх длинной белой юбки на нем теперь была еще коротенькая красная юбочка с белыми поперечными полосками черной каймой внизу. Она была двухслойной — один слой несколько длиннее другого — и в сборку. На талии она закреплялась широким красным поясом. На шамане была также белая, без сомнения, женская (с вытачками на груди) кофточка. Женский наряд дополнялся подобием женской прически: голова шамана до бровей была повязана синим платком, сзади спускались до колен распущенные «волосы» — имитация волос была сделана из тонких полосок молодого пальмового листа. Из таких же полосок было сплетено нарядное головное украшение, напоминающее высокий узорчатый гребень, воткнутый в «прическу» на затылке. Снова проявились элементы женственной природы в персонаже (я уже угадывала, что это будет Гара–яка), который и по имени, и в представлениях людей является существом мужского рода — так проявился характер травести, ранее не отмечавшийся для сингальского демонического культа, но в целом типичный для шаманизма у других народов.

Пока собирались зрители, шаман еще возился со своим нарядом: что–то поправлял в нем, переговариваясь с «коллегами». Вскоре он начал танец с резкими движениями, вращениями: танец–призыв, средство приманить демона и подготовить себя для его «восприятия». В руках у шамана был небольшой черный сосуд для воды — калагедия

— предмет также специфически женский (за водой у сингалов ходят женщины, и существует особый женский, даже скорее девичий танец с такими кувшинами — калагеди–селлам

). Эта часть действа была недолгой. Затем шаман скрылся за зеленой конструкцией. Громче зазвучал барабан, горячее полились призывы–заклинания, приглашающие демона.

Наконец призываемое существо появилось. Это был тот же самый шаман в той же одежде, только теперь он явился в деревянной маске: зеленое лицо, красные вывороченные губы, оскаленные зубы, крючковатый нос, вытаращенные глаза, надо лбом возвышаются змеиные головы, сквозь огромные цветочные розетки–уши продеты и свисают полоски пальмового листа. Вел себя этот герой очень «по–женски»: робел, стеснялся, застенчиво выглядывал из–за загородки. С ним (а точнее с ней, иначе было и не сказать) разговаривал барабанщик и постепенно выманил «ее» из–за укрытия. Сначала «она» танцевала (так же, как делал это шаман еще без маски), потом попыталась влезть сзади на конструкцию. Это у «нее» не сразу получилось, и барабанщик «ее» наставлял и помогал «ей». Когда «она» наконец уселась на верхней перекладине (сначала очень неловко, едва не сломав ее), спустила ноги и взялась руками за вертикальные стойки, стало понятно, что «она» сидит на «качелях». Качели же (тоже чисто женский символ) связаны у сингалов с новогодними женскими играми, в которых явно прослеживается эротический смысл, символика культа плодородия.

Рядом с «качелями» поставили стул со съестными подношениями для Гара–яки. А между тем продолжались «любезности» и «капризы»: «ей» подали, например, браслет из скорлупы кокосового ореха, а «она» изображала неискушенность, неопытность, использовала его сначала как зеркало и только потом как браслет. Дали не до конца очищенный банан (прозрачный фаллический намек): «она» его теребила, затем сломала. Дали другой — «она» сделала вил что хочет употребить его как бритву, после чего бросила в молодого шамана, который в ответ разразился хохотом. В диалоге чрезвычайно театрального свойства над «ней» подшучивали, «она» в ответ кокетничала, показывала, как говорят сингалы, 64 приема кокетства. Наконец, кажется, свыклась в этом мире со своей женской ролью.