Будем как солнце. Книга символов

Валерию Брюсову

БЕЗУМНЫЙ ЧАСОВЩИК

Меж древних гор жил сказочный старик, Безумием объятый необычным. Он был богач, поэт — и часовщик.  Он был богат во многом и в различном, Владел землей, морями, сонмом гор, Ветрами, даже небом безграничным.  Он был поэт, и сочетал в узор Незримые безгласные созданья, В чьих обликах был красноречьем — взор.  Шли годы вне разлада, вне страданья, Он был бы лишь поэтом навсегда, Но возымел безумное мечтанье,  Слова он разделил на нет и да,

Он бросил чувства в область раздвоенья, И дня и ночи встала череда.  А чтоб вернее было их значенье, Чтобы означить след их полосы, Их двойственность, их смену, и теченье,—  Поэт безумный выдумал часы, Их дикий строй снабдил он голосами: Одни из них пленительной красы,—  Поют, звенят; другие воют псами; Смеются, говорят, кричат, скорбя. Так весь свой дом увесил он часами.  И вечность звуком времени дробя, Часы идут путем круговращенья, Не уставая повторять себя,  Но сам создав их голос как внушенье,

Безумный часовщик с теченьем лет Стал чувствовать к их речи отвращенье.  В его дворце молчанья больше нет, Часы кричат, хохочут, шепчут смутно, И на мечту, звеня, кладут запрет.  Их стрелки, уходя ежеминутно, Меняют свет на тень, и день на ночь, И все клянут, и все клянут попутно.  Не в силах отвращенья превозмочь, Безумный часовщик, в припадке гнева, Решил прогнать созвучья эти прочь,—  Лишить часы их дикого напева: И вот, раскрыв их внутренний состав, Он вертит цепь направо и налево.  Но строй ли изменился в них и сплав,

Иль с ними приключилось чарованье, Они явили самый дерзкий нрав,—  И подняли такое завыванье, И начали так яростно звенеть, Что часовщик забыл негодованье,—  И слыша проклинающую медь, Как трупами испуганный анатом. От ужаса лишь мог закаменеть.  А между тем часы, гудя набатом, Все громче хаос воплей громоздят, И каждый звук — неустранимый атом.  Им вторят горы, море, пленный ад, И ветры, напоенные проклятьем, В пространствах снов кружат, кружат, кружат.  Рожденные чудовищным зачатьем,

Меж древних гор метутся нет и да, Враждебные, слились одним объятьем,—  И больше нс умолкнут никогда.

ХУДОЖНИК

Я не был никогда такой, как все. Я в самом детстве был уже бродяга, Не мог застыть на узкой полосе.  Красив лишь тот, в ком дерзкая отвага, И кто умен, хотя бы ум его — Ум Ричарда, Мефисто, или Яго.  Все в этом мире тускло и мертво, Но ярко себялюбье без зазренья: Не видеть за собою — никого!  Я силен жестким холодом презренья, В пылу страстей я правлю их игрой, Под веденьем ума  все поле зренья.