Будем как солнце. Книга символов

А там, на дне — подводные леса.

Встают как тьма, безмолвно вырастают,

Оплоты, как гиганты, громоздят,

И ветви змеевидные сплетают.

Вверху, внизу, куда ни кинешь взгляд,

Густеют глыбы зелени ползущей,

Растут, и угрожающе молчат.

Меняются. Так вот он, мир грядущий,

Так это-то в себе скрывала тьма!

Безмерный город, грозный и гнетущий.

Неведомые высятся дома,

Уродливо тесна их вереница,

В них пляски, ужас, хохот и чума…

Безглазые из окон смотрят лица,

Чудовища глядят с покатых крыш,

Безумный город, мертвая столица.

И вдруг, порвав мучительную тишь,

Я просыпаюсь, полный содроганий,—

И вижу убегающую мышь —

Последний призрак демонских влияний!

КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР

Я в кукольном театре. Предо мной,

Как тени от качающихся веток,

Исполненные прелестью двойной,

Меняются толпы марионеток.

Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,

Их каждый шаг правдоподобно-меток.

Чувствительность проворством заменив,

Они полны немого обаянья,

Их modus operandi прозорлив.

Понявши все изящество молчанья,

Они играют в жизнь, в мечту, в любовь,

Без воплей, без стихов, и без вещанья,

Убитые, встают немедля вновь,

Так веселы и вместе с тем бездушны,

За родину не проливают кровь.

Художественным замыслам послушны,

Осуществляют формулы страстей,

К добру и злу, как боги, равнодушны.

Перед толпой зевающих людей,

Исполненных звериного веселья,

Смеется в каждой кукле Чародей.

Любовь людей — отравленное зелье,

Стремленья их — верченье колеса,

Их мудрость — тошнотворное похмелье.

Их мненья — лай рассерженного пса,

Заразная их дружба истерична,

Узка земля их, низки небеса.

А здесь — как все удобно и прилично,

Какая в смене смыслов быстрота,

Как жизнь и смерть мелькают гармонично!

Но что всего важнее, как черта,

Достойная быть правилом навеки,

Вся цель их действий — только красота.

Свободные от тягостной опеки

Того, чему мы все подчинены,

Безмолвные они «сверхчеловеки».

В волшебном царстве мертвой тишины

Один лишь голос высшего решенья

Бесстрастно истолковывает сны.

Все зримое — игра воображенья,

Различность многогранности одной,

В несчетный раз — повторность отраженья.

Смущенное жестокой тишиной,

Которой нет начала, нет предела,

Сознанье сны роняет пеленой.

Обман души, прикрытый тканью тела,

Картинный переменчивый туман,

Свободный жить — до грани передела.

Святой Антоний, Гамлет, Дон Жуан,

Макбет, Ромео, Фауст — привиденья,

Которым всем удел единый дан:—

Путями страсти, мысли, заблужденья,

Изображать бесчисленность идей,

Калейдоскоп цветистого хотенья.

Святой, мудрец, безумец, и злодей,

Равно должны играть в пределах клетки,

И представлять животных и людей.

Для кукол — куклы, все — марионетки,

Театр в театре, сложный сон во сне,

Мы с Дьяволом и Роком — однолетки.

И что же? Он, глядящий в тишине,

На то, что создал он в усладу зренья,

Он счастлив? Он блаженствует вполне?

Он полон блеска, смеха, и презренья?

НАВАЖДЕНИЕ

Когда я спал, ко мне явился Дьявол,

И говорит: «Я сделал все, что мог:

Искателем в морях безвестных плавал,—

Как пилигрим, в пустынях мял песок,

Ходил по тюрьмам, избам, и больницам,

Все выполнил—и мой окончен срок».

И мыслям как поющим внемля птицам,

Я вопросил: «Ну, что же? Отыскал?»

Но был он как-то странно бледнолицым.

Из двух, друг в друга смотрящих зеркал,

Глядели тени комнаты застывшей,

Круг Месяца в окно из них сверкал.

И Дьявол, бледный облик свой склонивши,

Стоял как некий бог, и зеркала

Тот лик зажгли, двукратно повторивши.

Я чувствовал, что мгла кругом жила,

Во мне конец с началом были слиты,

И ночь была волнующе светла.

Вокруг окна, волшебно перевиты,

Качались виноградные листы,

Под Месяцем как будто кем забыты.

Предавшись чарам этой красоты,

Какой-то мир увидел я впервые,

И говорю: «Ну, что же? Я и ты—

Все ты, да я, да ты: полуживые,

Мы тянемся, мы думаем, мы ждем.

Куда ж влекут нас цели роковые?»

И он сказал: «Назначенным путем,

Я проходил по царственным озерам,

Смотрел, как травы стынут подо льдом.

Я шел болотом, лугом, полем, бором,

Бросался диким коршуном со скал,

Вникал во все меняющимся взором».

И я спросил: «Ну, что же? Отыскал?»

Но был он неизменно бледнолицым,

И дрогнул лик его меж двух зеркал.

Зарницы так ответствуют зарницам.

«Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне:

«Я путь направил к сказочным столицам.

Там бледны все, там молятся Луне.

На всех телах там пышные одежды.

Кругом — вода. Волна поет волне.

Меж снов припоминаний и надежды,

Алеют и целуются уста,

Сжимаются от сладострастья вежды.

От века и до века—красота,

Волшебницы подобные тигрицам,

Там ласки, мысли, звуки, и цвета».

И предан снам, их стройным вереницам,

Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?»

Но Дьявол оставался бледнолицым!

Из двух, друг в друга смотрящих, зеркал

Глядели сонмы призраков сплетенных,

Как бы внезапно стихнувший кагал.

Все тот же образ, полный дум бессонных,

Дробился там, в зеркальности, на дне,

Меняясь в сочетаньях повторенных.

Сомнамбулы тянулись к вышине,

И каждый дух похож был на другого,

Все вместе стыли в лунном полусне.

И к Дьяволу я обратился снова,

В четвертый раз, и даже до семи:

«Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово.

Умея обращаться со зверьми,

Я поманил царя мечты бессонной:

«Ты хочешь душу взять мою? Возьми».

Но он стоял как некий бог, склоненный,