Будем кроткими как дети [сборник]

Целый день он водил яйцом. Пришли братья Каменного Тигра, дядя и их заставил по очереди врачевать. А на другое утро, когда в сине-багровой безобразной шишке, которое было теперь лицом мальчика, с трудом, но все же явно разлепилась маленькая щелка глаза, дядя приказал ему самому водить яйцом по опухоли.

— Натирай, натирай яйцом, коли не хочешь навек остаться с черной рожей, — сказал дядя. — Хорош ты будешь жених, ни одна девка не захочет посмотреть на тебя.

Он стал кормить раненого, вставив в его раздутый обезьяний рот пустую камышинку. Он вдувал через камышинку прожаренную муку и подслащенное молоко. Племянник, поневоле смотревший на белый свет одним глазом, близко видел защетинившее суровое лицо дяди с вислыми черными усами.

Три дня подряд натирал Каменный Тигр опухоль куриными яйцами. И когда опухоль настолько спала, что он мог смотреть в оба глаза и немного шлепать губами, дядя приказал:

— Хватит! А теперь смотри сюда. — И с этим разбил яйцо. Он выпустил в грязную миску что-то ярко-красное и зловещее, мало похожее на яйцо. Во всех четырех яйцах была такая же кровавая юшка.

— Вот что мы вытянули из твоей обезьяньей задницы, — ухмыляясь, сказал дядя и выплеснул яйца в помойное ведро.

* * *

С этим вороным, «вторым жеребцом» колхоза, произошла такая история. Он мог идти замечательной рысью, легкой и ровной, как полет, и отец всегда испытывал упоение, переведя жеребца на эту устойчивую стремительную рысь. И на этот раз он скакал по безлюдной дороге, чуть привстав на стременах, как вдруг увидел впереди грузовик. Машина шла небыстро, встряхиваясь на колдобинах и покачивая разболтанным кузовом. Отцу пришла мысль обогнать грузовик, и он вскоре без особых усилий обогнал. Но вначале отставшая было машина вскоре стала нагонять и поджимать сзади, давая гудки. Шофер, видимо, тоже раззадорился. Отец понимал, что состязаться с машиной не приходится, и хотел уступить дорогу. Но, подгоняемый гудками и шумом машины, жеребец закусил удила, никак не желал уходить на край дороги. Понуждаемый железным трензелем, он задирал голову, косил глаз и несся страшным махом, полубоком, выставляя круп в сторону. Машина нагнала и стала объезжать. Могучий, возбужденный жеребец заскакал, и все так же полубоком, поперек дороги крупом. И углом кузова ударило по этому блестящему крупу и выдрало кусок кожи с мясом… Ставя в тот вечер жеребца в денник, отец испытывал стыд и мучительную тревогу. Но старший конюх, выслушав его рассказ, не стал скандалить. Он сообщил, что давно знает эту дурную особенность жеребца — скакать перед машиной, выставив в сторону зад, и поэтому чувствует себя виноватым, что не предупредил заранее. Отец успокоился, тревога его прошла, но кровная жалость к коню и вина, что он испытал в тот миг, когда машина ударила по живому прекрасному телу, навсегда остались в душе отца. Рассказывая об этом случае, он всегда виновато улыбался, и в глазах его таилась боль, которую я долгое время не мог постичь. Кстати, это была последняя лошадь, на которую отец садился.

Лошадей мы видим все реже, видно, проходит их время. Вместо них используют машину. Ненужные в полезной работе, они украшают выставки, бегают на ипподромах в угоду страстям болельщиков и игроков в тотализатор, выступают в цирке и на спортивных состязаниях. Что ж, пришло и идет время, неумолимое для лошадей. И я чувствую, слушая отца, что на одну любовь особого рода я обделен в своей жизни. И никогда я не узнаю, что значит самому обратать и объездить полудикую лошадь…

Старший брат