«Будет жить!..». На семи фронтах

И рискнули… Правда, с Николаем, к сожалению, мы расстались после медицинской комиссии: он не подошел по зрению — оно оказалось ниже требуемой нормы. Я же вступил на путь, который определил всю мою дальнейшую жизнь на сорок лет вперед.

Тогда медицина была пуритански строга. И все же, несмотря на значительный отсев после медкомиссии, желающих поступить в академию оказалось значительно больше, чем требовалось. Я понял, что готовиться надо серьезно, и засел за учебники. Ведь, по сути, впервые предстояло столкнуться с серьезными требованиями. Смешно вспомнить, но большинство из нас сыпалось на общей географии, которая не входила в учебные программы вечерних рабфаков, а потому объем знаний по этому предмету у многих остался на уровне семилетки. И не было ничего удивительного, что незадачливые абитуриенты место гибели «Челюскина» искали в Баренцевом море, Чирчикстрой — под Ленинградом, а Сингапур — в Африке.

С трудом перебрался через географию и я, хотя о сложности вопросов можно судить по такому, сохранившемуся в моей памяти, диалогу между мной и экзаменатором.

— Какие страны разделяет пролив Ла-Манш? — был его первый вопрос.

— Англию и Францию.

— А на-де-Кале?

— Тоже. Это северная часть пролива Ла-Манш.

— Какая самая высокая вершина в Альпах?

— Монблан.

Дальше экзамен стал походить на викторину: преподаватель называл какую-либо страну, а я — ее столицу. Пока тот двигался мысленным взором по Европе, я, как говорится, за ответом в карман не лез. Но стоило моему визави, а мы сидели напротив по разные стороны стола, перекинуться в Азию, как я почувствовал, что начинаю краснеть.

— На скольких островах расположена Япония?

— На трех, — оказал я с заметным колебанием.

— На трех десятках, сотнях или тысячах? — подбросил экзаменатор коварный вопрос на засыпку.

— На десятках, — приободрился я, так как смекнул, что сотен, а тем более тысяч островов в одном месте просто быть не может.

— Вы были бы значительно ближе к истине, сказав — на тысячах. Впрочем, хватит с вас. Идите. В принципе, неплохо.

Математики я не боялся. Однако эта самоуверенность чуть не сгубила меня. Ознакомившись с билетом, мгновенно отметил про себя: все вопросы знаю. Взял мел, вышел к доске, у которой уже потел над задачей Будневский, тоже мой товарищ по рабфаку.

— Ваша правая сторона, — указал мне экзаменатор на классную доску.

Довольно быстро разделавшись с теоремами, принялся за задачу.

В это время послышался встревоженный шепот Будневского:

— Слушай, у меня что-то не получается. Посмотри, где ошибка?

Я не успел даже голову повернуть.

— Стоп, — хлопнул по столу ладонью преподаватель. — За разговор отстраняю вас обоих от дальнейшей сдачи экзамена.

Будневский, чувствуя, что подвел меня, взмолился:

— Товарищ преподаватель, во всем виноват я один. Фомин ни слова не сказал.

Экзаменатор вышел из-за стола и, подойдя к доске, пробежал взглядом написанное нами.

— Правильно. Можете идти, — кивнул он мне. — Вы тоже можете идти, — добавил он, обращаясь к Будневскому. — С вами всё.

Так отсеялся еще один мой товарищ.

Конкурсные вступительные экзамены продолжались около двух недель. Наконец настал день, когда окончательно решилась наша судьба: были вывешены списки отчисленных. Их сразу бросились изучать. Списки принятых не объявлялись, вероятно, по условиям секретности. Я внимательно прочитал отпечатанные на машинке фамилии. Фомин А. И. не значится. Выходит, принят?! Екнуло сердце. И вдруг мелькнула мысль: а за свое ли дело берусь? Не лучше ли, пока не поздно, вернуться на текстильный комбинат «Красная роза» в свой красильный цех? Там все привычно, в недалеком будущем вполне реальная перспектива — должность мастера, а быть может, и начальника красильного цеха. Но тут же и стыдно стало: струсил, хвост поджал? Значит, другие пусть идут, пусть готовятся защищать Родину, а ты в стороне останешься? Будет трудно? Но ведь и было нелегко. Полуголодное детство в многодетной рабочей семье, шестилетняя работа в красильном цехе, участие в коллективизации, схватка с кулаками, чуть не окончившаяся для меня трагически, вечерняя учеба на рабфаке. О легкой жизни мы тогда и понятия не имели, чуть ли не с детства старались не есть даром хлеб, а едва подрастали — со всем азартом молодости включались в борьбу за выполнение намеченных партией планов. Каждый стремился приносить какую-то пользу обществу. И все считали, что путь к этому — через комсомол. Много дал нам комсомол, и потому мне очень жаль было прощаться с нашей боевой комсомольской ячейкой на «Красной розе», дружной и деловой.

О многом я тогда передумал. В общем, домой вернулся с твердым намерением — от намеченного не отступать.

Утром следующего дня мы снова собрались в академии. Самая большая аудитория, из которой предварительно вынесли столы, напоминала гудящий улей. Но вот появилось несколько перетянутых ремнями военных и послышалась команда:

— В колонну по четыре — становись!

Прощай, «Красная роза»! Здравствуй, строгая военная жизнь!