Будьмо (СИ)

Чувствуя, что вот-вот будет сорван “предохранительный клапан” престарелый аристократ дернул поспешно за махровый шнур ночного звонка. Но видно не даром говориться, что поспешишь - людей насмешишь. Потому что шнур взял да и оборвался. То ли срок ему пришел, то ли еще сохранилась в графских руках былая силушка.

Савва Хомич осерчал и потянулся за телефонной трубкой, но та выскользнула из дрожащих рук и по закону пакость длины шнура от трубки к аппарату как раз хватило, чтобы до слуха графа донеслось сочное “Хрясь!” Это трубка, ударившись о массивную ребристую подставку модернового портера, разлетелась запчастями по спальне номера “Хилтона”.

Стараясь унять охватившего его вдруг панику, Савва Хомыч уже осторожно взял в руки свой лежащий рядом на прикроватной тумбочке мобильный телефон. Но задел при этом пузырек с сердечной микстурой и мобилка выскользнув “золотой рыбкой” исчезла в ковровой пучине.

Старость не радость и как не крепился Савва Хомич, но против природы не попрешь. И он опростоволосился, как последний засранец, обделавши всю постель.

Мать перемать!!! Савва Хомич враз вспомнил мать твою и свою мать и всех матерей на свете тоже. Забывши свое благородное происхождение, пока его старческий голос совсем не охрип, престарелый граф отчаянно ругался как зловредный (точнее зловонный) мужик. (У того, как известно, хозяйство, скотина и чем ему, извините за грубость, как не навозом пахнуть.)

Старческие ночи длинные до бесконечности и многое кой чего вспомнилось Савве Хомичу на пороге вечности.

Своей матери Савва Хомич был обязан всем: она его родила, растила и всю жизнь спасала.

Когда воодушевленные и охмеленные Петроградским переворотом украинские крестьяне стали грабить и жечь барские поместья, его мать не гнушалась холопской работы самочинно запрягла тройку лучших лошадей в карету, посадила туда своего единственного сына семилетнего Саввушку, обложив его со всех сторон драгоценностями, золотом и картинами и умчалась по подземному тайному ходу в свой польский замок.

Даже мужа бросила на произволяще. Той в тот вечер, как обычно, волочился по девках в деревне.

От злости на мужа- гуляку Елизавета Петровна, мать Саввы Хомича, даже потайные ворота в трехкилометровый подземный ход, по которому свободно проезжала заряженная тройка, заперла изнутри, на веки вечные остановив каменные плиты.

Пусть, дескать, треклятый муженек сдохнет здесь на мятежной украинской земле.

Боясь, что волна народных восстаний докатится и до Перемышля “соломенная вдова” опустошила и польское свое поместье и подалась с сынишкой подальше на запад искать тихую гавань.

Так Савва Хомич оказался за океаном.

Поселившись в штатах Елизавета Петровна не последовала примеру многих российских эмигрантов и не пустила по ветру свое состояние, а всю жизнь учась, трудясь и заставляя сына и свои деньги делать тоже многократно его приумножила.

Но даже очень и очень много денег не заменят женщине любви. И горше всех однолюбке, которую предали.

Как может женщина любить и ненавидеть одновременно одного и того же человека?! Это Савва Хомич пока не сбежал из дома восемнадцать лет мог наблюдать каждый день воочию. И это врезалось ему в память на всю жизнь.

И у него выработался рефлекс несовместимости с представительницами женского пола. Так Савва Хомич стал гомосексуалистом.

Мать же его спасаясь от тоски и одиночества стала показателем номер один на всех распродающих картины аукционах.

Когда она умерла в восемьдесят втором году в возрасте девяносто четырех лет старой каргой, то оставило единственному своему наследнику-сыну Савве Хомичу огромное состояние в несколько сот миллионов (естественно долларов) и коллекцию картин, которая воистину была бесценной.

Но дорога ложка к обеду. А Саввы Хомичевой немощи уже и ложка не помогла бы. Поэтому долгожданное наследство теперь уже его не радовало.

Ну стал он есть да кутить по-барски. И сколько он мог прожить сам без прилипал?!

Савва Хомич теперь ел, пил и даже купался (в прямом смысле) в золоте. Но даже процентов от своего огромного состояния не смог истратить.

Правда, его единственный теперь слуга - компаньон (в смысле нанятый собеседник), а некогда и сожитель приворовывал во всю. Так как в отличии от Саввы Хомича у Сержа еще сохранилась “мужская сила” (хотя будучи партнером графа он всегда довольствовался ролью “дамы”) и ему продолжали нравиться смазливые молодые люди.

Но пришло время кредитных карточек и у Саввы Хомича отнялись лишь ноги, но котелок по прежнему варил неплохо. И больше миллиона долларов слуге Сержу за год украсть у своего хозяина, увы, не удавалось.

Но Серж был без претензий. Ведь этих денег с лихвой хватало и на черненьких, и на беленьких, и на желтеньких мальчиков и конечно же и на ... виагру.

Вот так они и жили не тужили до той злополучной (я имею ввиду для Сержа) ноги, когда Савва Хомич опростоволосился как последний засранец.