Будни и праздники

— Ты прав, Коля, но только если считать, что баба — вещь. — Хайрулла вытер руки о скатерть. — Как моя электробритва! Работает — ухаживаю за ней, надоела — купил другую, сгорела — выбросил… У тебя крепкое сердце.

И непонятно было, похвалил он Николая или обругал. Наверное, все-таки обругал.

Что-то менялось в отношениях Николая с людьми. Его все чаще задевали словом или каким-нибудь поступком. Вот и Лариса дерзила ему и указывала, и Хайрулла намеки отпускал, чего прежде с ним не случалось. Даже Сергей, малец зеленый, вчера петушился перед ним. Уважать перестали?.. Николай энергично вскочил с топчана, заправил рубашку под армейский ремень, собранный, уверенный в себе.

— Засиделся я с вами, ребятки! Потопаю.

— А деньги когда делить? — как бы невзначай спросил Хайрулла.

— Когда весь товар продадите! — И твердо добавил: — Ты, мужичок-хомячок, мою долю завтра же занеси!..

У штаба теперь был чуть ли не весь поселок. Насколько Николай мог судить, заканчивался митинг. Под прожектором, в кузове грузовика, стояли какие-то люди, должно быть, из руководителей, и один из них выкрикивал в мегафон рубленые фразы:

— Солдаты развезут палатки! Прямо сейчас! Покажут, как ставить. Колышки, растяжки — все есть!..

Казалось, толпу покрывала диковинная сеть из мигавших огоньков. Это мужчины затягивались сигаретами.

Николай принялся пробираться поближе к грузовику, полагая, что Турсынгуль, как бригадир, непременно держится рядом с начальством. А над толпой все неслись фразы, и каждая из них убеждала людей в том, что они не одиноки, что о них думают, помогают им чем только могут:

— Тут спрашивают о детях! Внимание!.. С завтрашнего дня начнется оформление ребят в пионерские лагеря. Приглашают Крым, Прибалтика, Подмосковье. Самых маленьких — в санатории. Товарищи мамаши и папаши, с утра — к больнице! Там будут выдавать справки и оформлять списки!..

Очередной мужчина, которого обходил Николай, оказался Назырбаем. Широкий, приземистый, в грязной спецовке, он недовольно оглянулся, выясняя, кто там теснит его, и тут же отвернулся, будто не признал.

— Гулю не видел? — все же спросил Николай.

— Нет.

В другое время Николай ушел бы молча: связываться с Назырбаем — только нервы себе портить, — но сейчас он никому и ничего не желал прощать. Не будешь людей вовремя осаживать, они на голову сядут. Он сказал с обманчивым добродушием:

— Если что надо передать бригадирше, то говори. Мы с ней теперь вместе живем, в общежитии. Сошлись с Турсынгуль!

— Ну и что?

— Я говорю, если что передать… — начал он снова, ощущая, что месть не получается. Назырбай даже в лице не меняется. Стоит себе и смотрит ясно, словно то, что услышал, для него не имеет значения. А ему бы выйти из себя, выругаться, взъяриться, выплескивая на Николая всю свою боль и обиду. То-то было бы зрелище!

Однако Назырбай заговорил совсем о другом:

— Работать идешь? — Он кивнул в сторону грузовика. — Требуют каменщиков — делать тандыры и перекладывать печь в хлебном цехе.

— По утрянке завтра и двинем, — ничем не показал Николай, что разочарован самообладанием Назырбая.

— Сегодня просят поработать! Не слышал, что ли? Добровольная бригада…

Очевидно, руководители только что говорили об этом, и Назырбай недоумевал, как это Николай умудрился ничего не услышать. Объяснять ему, где был, Николай не собирался. Он улыбнулся, по-прежнему добродушный с виду:

— Рабочему человеку отдых полагается. Есть законы.

— А детям завтра что есть?

— Подвезут! Пацанятам — все условия, вплоть до Крыма…

Со стороны могло показаться, что стоят в толпе и мирно беседуют два приятеля. Они не повышали голосов, ни жестами, ни выражением лиц не обнаруживали взаимную неприязнь. Вот только неестественно застывшими были их позы — оба слегка пригнули головы, чтобы лучше слышать друг друга.

— Хлебную печь надо выложить огнеупором. Кто сделает, кроме нас?

— Найдутся! — Николай поднял в приветствии руку: — Утром встретимся. Так что передать бригадирше? — не удержался он от того, чтобы еще раз не попробовать вывести Назырбая из себя.

И почти добился своего. Назырбай посопел по своей привычке, переступил с ноги на ногу, готовый чуть ли не к драке, и, однако, усмирил себя. Видно, давняя и безнадежная тяга к Турсынгуль приучила его к выдержке. Он произнес неожиданное:

— Передай, что я ее жалею.

Такого ехидства Николай не ожидал. Не найдя, что ответить, он двинулся дальше сквозь толпу. Накапливалось в нем ожесточение: уж очень не любил Николай, когда не за ним оставалось последнее слово в остром разговоре.

Возле грузовика Турсынгуль не было. Властно расталкивая людей, он выбрался из толпы, начинавшей понемногу расходиться. С ревом проплыли мимо машины, доверху загруженные кипами палаток, кольями с железными наконечниками, похожими на копья. Солдаты весело кричали из кабин женщинам, что готовы для таких красавиц не только палатки соорудить. Те отмахивались от шутников, однако оживлялись, и неслось вдогонку машинам озорное:

— Как же, дожидались мы вас!..

Николай направился в общежитие, заранее убежденный, что и там не найдет Турсынгуль.