Будни рэкетиров или Кристина

– Что за фигня, Вовка? Где эта животина гребаная?

Волына подергал створку окна, но та была насмерть прибита к раме.

– А я хрен его знает!

– Как же он выскользнул? – спросил Протасов, но, вместо разочарования, в его голосе сквозило облегчение. Земы медленно вернулись к люку. По пути Вовчик прихватил стопку желтых газет.

– На хрена? – удивился Валерий.

– Просмотреть, – смутился Волына.

– Идиот.

Вместо того, чтобы внять, Вовчик потянулся за тулупом.

– Чего добру пропадать, зема?!

– Добру… – фыркнул Валера. – Где ты добро увидал, урюк? Своих, блин, блох мало?

Волына уж начал разгибаться, когда замер, будто сраженный приступом артрита. Обернувшись, Протасов посмотрел на него с интересом:

– Заклинило, блин?

– Ни хрена себе?! – судя по тону, Вовчик наткнулся на НЕЧТО.

– Что ты там раскопал?

– А ты… – Вовчик запнулся, – лучше сам оцени.

Кряхтя, Протасов присоединился к приятелю:

– Мать моя женщина! – только и нашелся через минуту Протасов. У него перехватило дух. Через обнаружившуюся под рваным тулупом щель струился мягкий свет ночника, который по-прежнему горел в комнате. Нагнувшись пониже, Протасов разглядел обе кровати, застеленные старыми армейскими одеялами, а затем и стол, заставленный тарелками с объедками. – Это же наша комната… Мы ж отсюда, как на ладони, е-мое!

– А ты думал, брат. Как шлюхи за стеклом, по-любому!

– Это же что выходит? – чтобы ответить на этот вопрос, не требовалось ломать голову. – Что это падло долбаное нас с тобой, Вовка, как подопытных кроликов выпасало?

– Выходит так, – согласился Волына, сглотнув ком размерами с тюк.

– Вроде как охотилось? – добавил Протасов. От одной мысли о том, что они торчали, как стриптизерши в витрине, в то время как чьи-то недобрые глаза таращились с чердака, волосы поднялись дыбом.

– Заткнем дырку? – предложил Волына.

– Чем? Носом? Или болтом?

– Если твоим, то пожалуйста.

Повозившись, они все же заделали щель обломком доски, и лишь потом отправились восвояси. Первым на землю спустился Валерий. От пережитых треволнений у него сильно разболелся живот. Протасову загорелось облегчиться, а убогий дощатый туалет, древний и покосившийся, как Пизанская башня, возвышался над выгребной ямой в самом дальнем углу сада. За туалетом простиралось поле, соседствующее с заброшенным кладбищем. Протасов прикинул одно к другому, в сердцах сплюнул, вспомнил фешенебельные квартиры, в каких ему доводилось обитать, и решил, что как нибудь перебьется до утра.

Оставив ночник гореть, земы разобрались по кроватям. Сна ни у того, ни у другого, не было ни в одном глазу. Разговор, естественно, пошел о загадочном визитере, словно растворившемся на чердаке.

– А такого, Вовчик, не бывает.

– Да выпрыгнул он, пока мы с лестницей возились, – стоял на своем Волына. Объяснение выглядело притянутым за уши, но Вовчик был рад хотя бы такому. Протасов так не думал.

– Что он вообще за чердаке забыл? – ломал голову Валерка. – Что у Ирки там ценного хранилось?

– У нее и спроси, зема.

Протасов пожал плечами. Он лично убедился, что чердак был пуст, как барабан. Чердак вообще не сарай, его за здорово живешь не захламишь. Пойди выпри что-либо по отвесной трехметровой лестнице.

– Как же ему пустым не быть, если тот плуг все ценное на фиг уволок.

Протасов пообещал утром же переговорить с Ириной по поводу этих мифических ценностей.

Или, слышь, зема? – сказал Вовчик, в котором ночная встряска разбудила наклонности Эркюля Пуаро. Или Ниро Вульфа.[36]

Или хотя бы старого доброго (а по делу, никакого не доброго) дедушку-участкового Анискина.[37] – Слышь, зема? Все! Я понял! Это паршивец Иркин прикалывался. По-любому. – В подтверждение своих слов Вовчик хлопнул себя по лбу. – Отвечаю! Ужастиков в видеосалоне насмотрелся, и это… – Вовчик запнулся, играя желваками. – Ну, вилы щенку!

Протасов представил семилетнего Игорешку, застенчивого, очень вежливого мальчишку, и покрутил у виска:

– Ты больной, блин. Не хрен ему больше делать.

Иркин парнишка обожал книги. Чтение было его любимым занятием. Протасов такой преданности «голимой макулатуре» ни понять, ни тем более разделить не мог, но, где-то в глубине души, даже испытывал определенное уважение к пацану.

«Твой пацан, Ира, сразу видать, профессором будет. – Бывало, разглагольствовал Валерий, и многозначительно качал головой. – Надо его тоже в лицей пристраивать».

Правда, с книгами в селе была напряженка. У Ирины в доме книги можно было пересчитать по пальцам, а выбор, предлагаемый сельской библиотекой, оставлял желать лучшего. Протасов как-то расщедрился, и прихватил для «пионера» пару книг на раскладке.

«На вот, пацан, – проговорил Валерий, вручая подарок тем же вечером. К сказанному он хотел добавить что-нибудь значимое, запоминающееся надолго, но голову, как назло, заклинило крылатым Ленинским пожеланием «учиться, учиться и учиться». – Короче, читай, е-мое».

Волына же долгое время не давал ребенку прохода: «На хрена книжки вообще надо, если телевизор имеется? Нет, умник, у тебя от этих книжек башка конкретно не пухнет?»

«Смотри пацан, будешь много знать, скоро чердак сорвет».