Будущее

Мы сидим в видеозале. Последний час до отбоя нам разрешают оставить себе. Только этот час и можно засчитать на подобие человеческой жизни. Час в сутки. Мы живем в двадцать четыре раза меньше тех, кто на воле. Хотя о том, как они там существуют, и о том, что они существуют вообще, мы можем узнать только из увиденного в видеозале. И, конечно, все наши сведения о бабах тоже почерпнуты из фильмов.

Никто не помнит своей жизни до интерната.

По крайней мере, никто в этом не сознается.

- Говорю, что помню свою мать, – упрямо талдычит Девятьсот Шестой.

В видеозале – сто мест. Сто неудобных жестких кресел и сто маленьких экранов. Никаких объемных очков, никакой прямой проекции в зрачок. То, на что глядишь ты, может видеть каждый.

Раз в десять дней нашу сотню приводят сюда перед отбоем, чтобы мы могли культурно отдохнуть. Любой фильм из плейлиста длится не меньше двух часов, и, чтобы узнать, чем кончилась история, нужно ждать десять дней – и не совершить за это время ни единой оплошности.

На ста экранчиках – сто разных движущихся картинок. Каждый выбирает себе видео по вкусу. Кто-то смотрит про рыцарей, кто-то про космос, кто-то – хроники Европейской революции двадцать второго века; большинство за два уха уплетает боевики. Но любой трэш тут деликатес, а сам поход в видеозал – маленькое чудо. Это, наверное, единственный выбор, который нам дают сделать в интернате. Самому решать, какое видео будешь смотреть – все равно, что заказывать сны.

Но и такая, одна в десять дней, прогулка на воле проходит на коротком поводке: по залу расхаживают вожатые и заглядывают в наши сны из-за наших спин. Может, это и не выбор никакой, а очередная проверка на благонадежность.

ОТРЫВОК 13 – Новости. Репортаж из России

До вечера я торчу в спорткомплексе. Бег, бокс, что угодно, лишь бы держать голову пустой. Бегу на месте, упершись в голографическое панно, транслирующее новости. Топ-стори – опять из России; там, кажется, начинается серьезная заварушка. Камера нацеливается на мертвеца. Здорово: у кого-то дела идут еще хуже, чем у меня. Сначала хочу переключиться на что-нибудь повеселей, но смерть завораживает. Оставляю новости. Надо уже разобраться, что там за дела у них. Вчера как-то было недосуг.

Репортаж – в стиле «своими глазами», как сейчас модно. Якобы зритель – участник событий. Все снято так, будто я лично за каким-то чертом поперся в эти гиблые земли, а бородатый корреспондент – мой проводник, который запанибрата вводит меня в курс. Мы с ним сидим за столом, сколоченным из грубых досок в крошечной комнатенке, стены которой из какого-то странного материала – бурые, неровные. В мятой железной посудине посред стола дымится какая-то ядовитая баланда, и по глаза заросшие варвары хлебают ее ложками прямо оттуда в каком-то хитром иерархическом порядке. На меня они косятся недобро, но в рассказ репортера не встревают.

«Помнишь, наверное, что в России народ от смерти никогда не вакцинировали, да? Странно даже, учитывая, что вакцину изобрели именно тут. Сейчас об этом редко вспоминают. В Европу и Панамерику русские ее продавали, а у себя почему-то широко внедрять не стали. Объявили, что народ к этому не готов, дескать, последствия и побочные эффекты непонятны, все-таки генная инженерия, и сначала нужно проверить на добровольцах. Из добровольцев выбрали круг тех, которым была сделана прививка. Кого именно привили, держали в тайне. Опыты на людях – история непростая. Публика сначала интересовалось, но потом к этой истории охладело. Говорили, что эксперимент как-то не так пошел, и что на населении испробовать вакцину еще рано… К этому времени Россия была уже закрытой страной, так называемый «национальный выход в оффлайн» уже произошел, а в отношении новостей с Запада работал так называемый «моральный фильтр». Все, что считали «аморальным», в России никто не узнавал. То, что в Европе людей уже вовсю прививают, например… И то, что прививка от старости дает потрясающие результаты – тоже. Российский эксперимент на добровольцах, сообщили медиа, закончился трагедией».

Снаружи что-то ухает, стол подпрыгивает, и с низких перекрытий прямо в варево сыпется пыль. Варвары вскакивают со своих мест, хватаются за тусклые зазубренные сабли, один открывает в потолке люк – внутрь хлещет свет. Репортер щурится, чешет неопрятную бороду, достает из зарослей что-то живое, давит его ногтем. Эффект присутствия есть. Корреспондент и сам выглядит, как один из этих дикарей. Этому человеку хочется верить. Тот, что выглядывал, машет рукой и возвращается за стол. Бородач оборачивается ко мне и продолжает.