Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

Тогда Бобышев придумал себе женский псевдоним Инна Вольтова, написал с дюжину стихотворений и мистифицировал приятелей. Рассказывал о девушке, которая работает продавщицей в универмаге «ДЛТ», жутко стесняется публики и просит его быть ее литературным агентом. От имени Инны он послал стихи в журнал «Юность». Ответ был очень благожелательный. Только редактор просил прислать фотографию и телефон. Пришлось отвечать в том плане, что, решившись на подпольный аборт у бабки-повитухи, гражданка Вольтова скончалась прямо на операционном столе.

Впрочем, сама идея понравилась. На подходе были стихи, написанные старушкой-пенсионеркой, глухонемым и все в таком роде.

Найман же публиковаться даже и не пробовал. Начинал он с этаких сюрреалистических сюжетиков. Типа родился у мужчины урод: человеческий только рот. А манекен-женщина в витрине забеременела от магазинного вора. Короче, урод – это вроде как новый Адам, а уродка-манекен – Ева. А все мы являемся их потомками. Такое вот произведение.

Почитать написанное на поэтических вечерах удавалось приятелям нечасто. Но слава о троице потихоньку ползла по городу. Пришел момент, когда ребятам было передано: такого-то числа их готова принять легендарная Анна Андреевна Ахматова. Одеться поприличнее, прийти в точно назначенный час, лишних вопросов не задавать, прочесть каждый из троицы может по два стиха, а если будет позволено, то, может быть, по три.

Почитать самой Ахматовой – для молодых людей это было как для средневекового католика поцеловать руку римскому папе. Как-то даже не верилось, что такое возможно. Что в их Ленинграде 1950-х все еще живет та самая Ахматова, которой когда-то приписывали роман с Александром Блоком. Мужем которой был Гумилев.

Город, в котором они жили, давно уже не был тем Петербургом, где когда-то жили великие поэты. Это был насквозь советский, застроенный блочными пятиэтажками мегаполис, где в коммуналках центра пахло подгорелой едой, а на окраине тебя запросто могли пырнуть заточенным напильником. Но сами поэты никуда не делись. Нужно было только хорошенько приглядеться, покрутить по сторонам головой – и обнаруживалось вдруг, что в Ленинграде по-прежнему живут все те, о ком ты читал в старых книжках еще с «ятями» и «ерами» на конце слов.

Затевая ремонт в своих квартирах, жители города срывали со стен обои и иногда обнаруживали под обоями газеты с портретами государя императора. Точно такую же операцию можно было произвести и с ленинградской культурой: поскреби ей бок – и на солнце заблестит скрытая до поры до времени позолота. Кто-то из героев петербургских легенд умер, кто-то уехал за границу, но тех, кто остался, тоже хватало. В хрущевском Ленинграде жила не только Ахматова, но и ее дореволюционная подружка Паллада Богданова-Бельская. Та, которая переспала со всем Серебряным веком, получила теперь небольшую квартирку на окраинном проспекте Ветеранов и перечитывала там иногда дореволюционные заметки о застрелившихся из-за нее аристократах.

Это был очень веселый спорт: отыскать себе гуру из того, навсегда похороненного, мира и потом месяцами напролет расспрашивать его, учиться у него, стараться вести себя так, как вели в его времена. За каждой из компаний талантливой ленинградской молодежи стоял какой-нибудь интересный старичок. Первые русские рок-н-ролльщики Алексей Хвостенко, он же Хвост, и Анри Волхонский, он же просто Анри, каждую субботу ездили навестить поэта Ивана Лихачева, некогда входившего в круг Михаила Кузмина. Юные художники, типа легендарного Тимура Новикова, общались с возлюбленными Малевича и Ларинова. Говорят, даже первая заметная гей-тусовка в Ленинграде сложилась вокруг жеманников, которые еще помнили, как это делалось при прежнем режиме.

В общем, в назначенный день трое приятелей-поэтов отправились к Ахматовой на поклон.

5