Буян

Вот это уж меньше всего нужно было приятелям — привлекать к себе внимание, да еще в момент, когда из-за угла здания губернского суда показалась похоронная процессия. Она развертывалась медленно, словно бесконечный пестрый рулон.

Когда Евдокиму открылся сплошной живой поток, когда он услышал шарканье тысяч ног, в груди его захолонуло. Опущенный взгляд упал на белокурую макушку какого-то мальчика в синей заплатанной рубашонке, стоящего от него справа и вытянувшего тонкую шею. Евдоким мельком оглянулся, и тут глаза его столкнулись с наивными светлыми глазами пухлой девушки, напомнившими ему вдруг цветущий лен. Щеки ее розовели, как нацелованные, на висках блестели мелкие бисеринки пота, все тело дышало избытком здоровья. Одну только секунду посмотрела она и точно приласкала. Взгляд Евдокима скользнул по лицам других людей, стиснутых в неудобных позах. Печальные и любопытные, заплаканные и зловеще-холодные, они расплывались, смешиваясь в один многоцветный шевелящийся лик. Богатырское разноклеточное тело толпы млело под горячим солнцем, и опять в груди Евдокима, неизмеримо маленького, неприметного среди тысячной массы, шевельнулась наивная радость. Он с гордостью подумал, что вот сейчас он снимет свою шляпу, освободит всех еще от одного палача-сатрапа и сам войдет в историю. Имя Шершнева прозвучит по всей Руси и повергнет в ужас жестоких тиранов.

Но внезапно в ушах его совершенно отчетливо раздался чей-то глухой, неестественно тяжелый голос. «Убийца!» — возвестил он, и голова Евдокима стремительно пошла кругом. В ней, точно в центрифуге, разлетелись осколки высоких мыслей о собственном историческом предназначении. И осталась почему-то одна, непроизвольно запечатленная в глубине души, белокурая макушка мальчугана в синей заплатанной рубашке. Зная, что сам обречен, Евдоким не испытывал страха. Им овладело новое смешанное чувство: лютая злоба к тому, с лоснящимся бычьим затылком, что шагал за траурной колесницей, и острая жалость к людям, ни в чем не повинным, которым придется умереть, вот тут, сейчас, из-за него… Неуместные смутные мысли опять вернулись к Евдокиму. Еще не понимая, что с ним происходит и в то же время сознавая, что совершает страшное предательство, он твердо решил, что умрет сам, умрет один.

Решил он и не почувствовал никаких угрызений совести; как будто чья-то невидимая сила сняла их с души, оставив одну беспощадную уверенность в том, что рука его не подымется снять с головы зловещую шляпу и убить вместе с вице-губернатором мальчишку, пухлую девушку и многих других, стоящих рядом с ними.

Все было по-прежнему, и никто не заметил перемены, происшедшей в душе Евдокима. А у него вместе с нарастающим чувством полного освобождения вспыхнула жгучая злоба на «товарища Вадима». Это он, он из-за всепоглощающей жажды мести толкнул организацию на бесцельное уничтожение людей! Чего добиваются подобные вожди? Сшибить царя чужими руками, а самим занять престол. И добьются когда-нибудь. Наобещают темному люду сто коробов, а потом запрягут его же и поедут, как ехали прежние. Мировой закон… Умный, хитрый, сильный выживает. Естественный отбор. Материалистическая теория Дарвина. Так было, так есть.

Конечно, «товарищ Вадим» черной работой заниматься не будет. Он заявил тюремному начальству, что вице-губернатора ждет скорое возмездие, и навязал комитету свою волю: Кошко должен быть убит во что бы то ни стало во время похорон Блока. Вадим изменил неписаному правилу террористов, гласящему, что «месть — это блюдо, которое следует есть холодным». Он просто трус, стремящийся ценой многих жизней отвести от себя удар. Это же совершенно ясно: если «товарищ Вадим» сидит в тюрьме, а вице-губернатор убит, значит он, Вадим, к террористическим актам никакого отношения не имеет.

Евдоким сцепил зубы, чтоб удержать запрыгавшую челюсть, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся. Сутулый, саженного роста Череп-Свиридов стоял в двух шагах и дико пучил на него белесые глаза, полные бешенства. Катафалк тем часом, проследовав мимо, удалялся, цокот казачьих подков по брусчатке затихал. Серые губы Черепа шевелились, и по их движению было нетрудно догадаться, какая неслыханная матерщина извергается с них.

«Плевать!» — подумал Евдоким равнодушно и опустил упрямые глаза. Череп-Свиридов протиснулся к нему, раздвигая боком толпу. Чуть пройдя вперед, остановился, крикнул коротко, будто не Евдокиму, а кому-то другому:

— Пошла к собору!

И долговязая фигура его замелькала среди уплывающей толпы. Увлеченный потоком Евдоким послушно пустился за своим напарником. Голова, туго стянутая обручами тяжелой шляпы, гудела.

Собор был битком набит. Череп покарабкался на хоры, а Евдоким, взяв осторожно в левую руку свой головной убор и прижав его к груди, остался стоять недалеко от входа.