Бухта надежды. Испытание прочности

Как и раньше, девушек заперли в большой комнате, где находились такие же жертвы то ли обстоятельств, то ли собственной глупости и доверчивости. Только это помещение было на порядок чище, светлее и со множеством кроватей пусть и похожими на армейские, но после грязных матрасов, беспорядочно разбросанных на полу, кровати с древними панцирными сетками казались королевским ложем. Привезенным девчонкам дали время отдохнуть и выспаться, а после собрали их, жмущихся друг к другу и недоверчиво косящихся на ранее находившихся здесь пленниц, в кучку и повели по коридору, как после оказалось – в душевую. Хозяева рынка честно отрабатывали свои комиссионные, всеми способами повышая стоимость пленниц и причитающийся свой процент соответственно.

Без особых эмоций вспоминая все произошедшее, Катя в очередной раз намылила мочалку душистым мылом, от запаха которого голова шла кругом. Девушка и не думала, что может так кайфовать от запаха мыла, но она не могла оторваться от этого небольшого душистого кусочка, пахнущего химическим лимонным запахом. Но от этого он не был для нее менее приятным. Хотелось вдыхать и вдыхать этот аромат… А что говорить о горячей воде? За те дни плена она и позабыла, какое это удовольствие принимать горячий душ. Даже в Инкермане, прежде чем выехать сюда, девушкам максимум выдали по ведру еле теплой воды с ковшиком в придачу.

Так что теперь, когда горячие струи били по молодому телу, заставляя кровь приливать к коже, окрашивая ее в розовый цвет, а душистое мыло своей белоснежной пеной укрывало мочалку, девушка чувствовала неприкрытое чувство счастья.

Как, оказалось, для него мало надо…

«Кошмар какой-то… Прямо как кошка с валерьянкой,» - подумала Катя, в очередной раз проводя пенной мочалкой по руке, стараясь не обращать внимания на очередной требовательный стук в двери.

- Да сколько там можно плескаться?! Выходи давай! – раздался по ту сторону душевой кабинки мужской голос. – А то щас выволоку!

Катя открыла глаза и разглядела в мутном стекле нечеткий темный силуэт.

- Выхожу… - со вздохом сообщила Катя, еще раз потянув воздух носом, и с сожалением выключила воду.

15.00. Севастополь, Казачинский гарнизон.

Виктор Никитин

Снова тот же сон, только в других декорациях. Опять Алёнка, живая, теплая, такая близкая, одуряюще пахнущая своими любимыми духами с едва уловимыми цитрусовыми нотками, напоминающими почему-то о тепле и лете. И снова задорный хвостик заплетенных волос, с выбивающимися из него прядками, которые она постоянно заправляла за ухо, чтобы не мешали, не лезли в глаза. Ее глаза… Сияющие каким-то неземным светом, лучистые, с танцующим в них живым огоньком. И вновь она что-то говорит ему, а Виктор и не слышит – он весь поглощен тем, что смотрит на нее.

Смотрит и не может насмотреться.

Такая близкая и далекая одновременно.

Близкая потому что вот она, протяни рукой и дотронься. А далекая… Далекая, потому что он прекрасно знает, что это сон, что это неправда, наваждение, кошмар... И она улыбается ему вновь и вновь, и снова раз за разом он ее убивает.

Как же ему все надоело.

Хочется забыть, вычеркнуть, отпустить! Никогда больше не видеть этот кошмар… И всегда в него возвращаться, всегда быть в нем, всегда знать, что она рядом. Рядом с ним. Живая, родная, любимая…

Виктор вновь очнулся в холодном поту, испуганно шаря в поисках пистолета и выдыхая с облегчением, когда, наконец-то, нашел его, чувствуя под рукой холодную сталь. Полковник сдержал свое слово – допустил капитана к дежурствам, дал ему второй шанс обрести себя хотя бы в работе, но взамен взял обещание, что тот не будет дурить и не попытается вновь шмальнуть в себя. Виктор пообещал. И не сколько Смирнову, сколько самому себе. Ведь пока он живет, Алёна тоже будет жива – в его воспоминаниях и его сердце. Пусть это и звучало через чур сладко, а может даже приторно, но это было правдой.

Вчера, прежде чем засесть за заполнение бесконечных бумаг, с которыми, казалось бы, должно было быть покончено из-за смены жизненных ориентиров нового общества, Виктор сходил на небольшое кладбище, что разбили неподалеку от гарнизонной церкви, чтобы навестить могилу погибшей жены с сыном. Их похоронили в одной могиле, как положено, со всеми церковными обрядами, и теперь только небольшая табличка с надписью да деревянный крест позволяли понять, что здесь лежат его самые близкие люди. Холмик земли уже успел осесть, и молодая трава «березка» начала осваивать новые пространства, кинув свои стрелки на взрыхленную землю. Виктор положил на могилу сорванные с клумбы нарциссы, что уже постепенно начали отцветать, сменяясь другими своими весенними «собратьями» - тюльпанами.

Тяжело здесь было находиться… душу так и сжимало невидимыми тисками, вновь удушающими волнами накатывали воспоминания. Теперь они только и оставались.