Бухта половины Луны

Южный Бронкс всегда исправно поставлял курортников на эти галеры. В семидесятых копы, которым приходилось соваться в кварталы, слыли героями. Район почитали чем-то вроде зоны в «Сталкере». Ближайший полицейский участок получил прозвище «Форт Апачи». В конце семидесятых на волне финансового кризиса лэндлорды, надеясь на страховку, стали попросту жечь дома. Эпидемия поджогов охватила Южный Бронкс. Во время мировой серии «Нью-Йорк Янкиз» телевизионный вертолёт, облетая стадион, вместо игры стал транслировать пожары, ведущий заорал: «Бронкс в огне!». Фраза моментально стала мэмом. Со временем выгоревшие высотки оккупировали уличные банды, наркоманы и сквоттеры.

Я катил, озираясь, по заброшенным кварталам. Вскоре оказался на пустыре. За продавленной металлической сеткой громоздилась многоэтажная свалка ржавого автостарья. К ней примыкали грязноватые лачужки и автомастерские. Возле гаражей кучковалось человек пять в глубоких капюшонах. Из штанов вываливались тощие зады.

– Который час, брат? – окликнул меня голос.

От стены отделилась фигура. Щёлкнув передачей, я на всякий случай ускорился. С крыши на мостовую перед колесом упал камень. На следующем перекрёстке в глубине трущоб показалась губастая голова в чёрной косынке. Паренёк вытащил руку из кармана и, медленно проведя длинным пальцем по торсу, приподнял майку. На голом теле показалась рукоятка ствола. Я не стал выяснять – охраняет ли ганмэн наркосделку или просто куражится, и, проскочив неспокойный участок, повернул на юг. Навалились сумерки. Предстояло найти мост в Северный Гарлем. Может, хоть там будет поспокойней.

Глава 10. Нью-Йорк. Гарлем. Даунтаун

У входа в парк Маркуса Гарви, раскинув ноги на одеяле, пьяно прислонился к ограде чернокожий босяк в грязноватой потёртой джинсе. Он что-то умиротворённо бурчал под нос, похлопывая себя по карманам, и время от времени взрывался кратко песней. Коробка с медяками стояла промеж ног. Две коробки побольше были сдвинуты в сторону, похоже, он тут и ночевал. Заметив меня, он усилил интонации, обретя слушателя. Я заехал в калитку, пропустив группу на роликах и, приковав велик к фонарю, огляделся.

«Довольно мирная атмосфера», – успокоил я себя, не обнаружив за пять минут хождения по дорожкам ни одного белого.

На пятачке курчавые седые старички играли в шахматы. На турниках, поблёскивая голыми чёрными торсами, трудились подкачанные ребята. Большая тусовка гоняла мяч на баскетбольной площадке. Десяток лоботрясов кучковалось в центре, заняв все скамьи. Пар сто глаз настороженно следили за моими перемещениями, пытаясь понять в чём подвох – а я всего лишь хотел сделать пару снимков. Хотя рука как-то и не поднималась под тяжёлыми взорами. Стараясь выглядеть спокойно, я беззаботно насвистывал популярную мелодию, делая вид, что любуюсь клумбами и пригорками. На повороте меня взглядом остановил приземистый крепыш в белой майке до колен. Из-под надбровных дуг блеснули белки:

– Ищешь чего, брат?

– Выход, – поспешил я оглядеться в поисках выхода.

– У меня есть для тебя выход! – тут же успокоил он и показал рукой двинувшимся от скамеек братьям, что разберётся с ситуацией.

В мгновенье ока у меня в руке оказался целлофановый пакетик.

– Что это? – настороженно поинтересовался я.

– Целебный чай с Гавайских островов, – отрекомендовал он. – Полтинник – и ты сразу обретёшь выход, брат!

– У меня есть только двадцать, – решил я не отказываться от экзотического сувенира, чтобы не расстраивать незнакомца.

«Заварю в отеле чай», – решил я и, поискав по карманам, достал двадцатку.

– Двадцать долларов? – недоумённо повертел он купюру в руках.

Я радостно кивнул.

– Долбаных двадцать долларов? – стал он слегка заводиться, покачивая обширным лбом.

Я решил, что лучше будет попросить чай в отеле на рецепшен и испуганно сунул ему пакетик обратно.

– Проклятая двадцатка за такой пакет? – он перешёл на возмущённый фальцет. – Да ты что, брат, хочешь ниггу кинуть? – повысил он голос ещё на пару тонов, двадцатку, впрочем, из рук не выпуская. Я попрощался с ней и поспешил рассеянно к выходу.

– Да ты что, сука, собрался ниггу наебать, блядский ты сын?! – раздался сорвавшийся крик.

Улепётывая, я заметил, как он в полном расстройстве опустился на колени и стал бить широкой ладонью в землю:

– Да я тут, может, с утра стою, а ты ниггу кинуть хочешь, падла? – раздавалось уже на весь парк.

Ретируясь, я всем видом выказывал, что тут недоразумение, бытовой конфликт между старыми друзьями на почве интереса к чайным культурам. Народ на лавочках провожал меня предельно возмущенными взглядами – кинуть ниггу в центре Гарлема, это вам не хрен собачий! Кем надо, в конце концов, быть!

Добравшись до фонаря, я отстегнул байк с проколотой шиной и, торопясь, повёл его в сторону калитки. Проколотое колесо телепалось, подпрыгивая металлическим ободом на камнях. Оборванец у выхода, заприметив меня, обрадовался, решив, что я одумался и вернулся дослушать концерт. Я снова воздержался и через два квартала наткнулся на веломастерскую.