Буква на снегу

Когда-то семьдесят толковников переводили самую главную первую книгу, с которой всё началось, стараясь сохранить ее внятность и чистоту, чтобы ни одного слова нельзя было ни заменить, ни переставить. Его труд – последняя книга. Он должен был перевести ее со смеси разбежавшихся после вавилонского столпотворения наречий на шаманский язык абсолютного понимания. Вернуть слову утраченную ясность и внятность, очистить его от всего ненужного, неважного, отвлекающего от главного разговора. Этот забытый сакральный язык нужно было найти снова. Две книги тянулись друг к другу, замкнув собой всю мировую культуру. Уроборос должен был проглотить свой хвост.

Нет, не так. Уроборос, конечно, не кусает себя за хвост, а изрыгает себя. Рождает самого себя изо рта, как слово. Тем самым меняется направление Вселенной. И вся человеческая культура замыкается по-другому: “Finnegans Wake” рождает Тору.

Джойс преодолел литературу. “Поминки по Финнегану” – не проза, не роман. Такой текст нельзя сочинить. Такой текст открывается во всей своей цельности, ни одного слова нельзя ни заменить, ни переставить. Джойс слушал и воспроизводил услышанное. Он диктовал под диктовку. Так невозможно сочинить палиндром или остров, они уже существуют, их можно только открыть.

Это книга мудрости. Книга о принятии мира таким, каков он есть, – без конца и начала. Рождение и смерть человека или реки – такая же условность, как начало и конец книги: всё уже было до первой заглавной буквы, и последняя точка – не конец света. Смерть – это то, что нужно перелистнуть между концом и началом.

Песенка о пьянице Финнегане, упавшем с лестницы и сломавшем себе шею, а потом ожившем на своих поминках, становится книгой-палимпсестом, вобравшей в себя всё когда-то написанное, сказанное, прожитое.

Это гимн бесконечности всего живого. Гимн земному круговороту. Нельзя пытаться остановить этот поток, нужно войти в него и отдаться волне, бормочущей, журчащей, лопочущей, поющей на языке, которого нет.

Принять жизнь – это принять всё, что она дает, в том числе разложение тканей. Впустить смерть в себя – вовсе не дать себя победить, но открыть дверь не как врагу, а как гостю, который придет и уйдет.

Здесь всё как в жизни. Прачки чешут языками, а потом становятся камнем и деревом. Отец переходит в сына, мать – в дочь, река – в океан. Люди сливаются, переливаются, расплескиваются, как слова. Все части мироздания, одушевленные и неодушевленные, связаны друг с другом без швов, всё едино. Одна ночь длится столько же, сколько всемирная история. Лиммат в Цюрихе и Лиффи в Дублине – это одна река. История одной семьи и есть история человечества. Имена не играют роли. Можно назвать жену Anna Livia Plurabelle. Она всё равно в конце, а значит в начале, станет рекой. А до этого превратится в стареющую женщину, а до этого – в ребенка. Она – все женщины и все реки. Главного героя можно назвать Harold, или Humphrey Chimpden, или просто 

Earwicker. Какая разница, как назвать всё, что есть в мироздании мужского рода, включая мифологических исполинов и самого автора, если речь идет о Страшном суде. Герой, то есть каждый живший на Земле человек, подрался неведомо с кем в Phoenix Park, городском парке Дублина; теперь его будут судить. Earwicker не знал, с кем боролся, как не знал этого Иаков, когда боролся с кем-то в пустыне. Кто-то из героев пишет для предстоящего суда письмо-оправдание, или все они пишут, или автор за них. Эта книга и есть то письмо.

Если “Улисс” – книга одного дня, то “Поминки по Финнегану” – книга ночи. Всё дневное, лишнее, мимолетное ночью исчезает, остается только важное, невидимое. Ночью в бессонницу ничто не отвлекает и слышнее сопение смерти. Джойс написал, что его книга предназначена для “идеального читателя, страдающего идеальной бессонницей” (that ideal reader suffering from an ideal insomnia

).

“Поминки по Финнегану” – заклинание для воскрешения из мертвых, магический заговор восставшей из гроба плоти. Все герои умирают и воскресают без конца, проступают сквозь друг друга и сквозь историю человечества, попав однажды и навсегда под колесо бытия.

Место и время действия такой книги – творение мира, которое происходит везде и там, где эту книгу берут в руки, всегда и в ту минуту, когда ее читают. Читатель становится автором и творцом. Вернее, у этой книги вовсе не может быть читателя – или читающий становится сотворцом, или он книгу закрывает.

Когда-то, до начала начал, буквы пришли к Богу просить Его создать ими всё сущее. “Вошла к Творцу буква Бэт и сказала: «Создатель мира, хорошо мною сотворить мир, потому что мною благословляют Тебя. Ведь Бэт – это Браха – благословение». Ответил ей Творец: «Конечно, тобою Я создам мир, и ты будешь началом мира!»”

Теперь буквы приходили к нему.