Бульвар рядом с улицей Гоголя

В деревне почти не пили — спиртное никогда не продавалось, Лялькин самогон только, но он его бесплатно раздавал, кому считал нужным. Свадьба, похороны. Кузьмичу, как другу, или бабе какой — дитенка бронхитного растереть. Сам же Лялька пристрастился к самогону. Оно немудрено при постоянной доступности. Напьется, бывало, достанет шашку ржавую, накинет бурку заплесневелую и давай к Саньке-соседу в дверь ломиться.

По молодости случилось Ляльке в Гражданскую за становление советской власти воевать. Санька же был непрогрессивных взглядов, немчуру и все английское любил, посему стал воякой белым.

Война закончилась, вернулись обратно в деревню. Саньке удалось как-то скрыть, что он делал, кем был. Лялька знал, но сдавать Саньку не стал. Не по-соседски это как-то. Не по-людски. Но только самогон поспеет, напьется, возьмет шашку да пойдет Саньке башку рубить. Никак ему взглядов его простить не мог. В дверь ногами постучит, подле окон побегает, на том успокоится. Погрозит вражине большущим кулаком, и хватит.

А потом бизнесмен в деревне объявился. Стал приезжать по выходным на большой машине, водку продавать. Разрешили власти какие-то. Бумагу показывал, кассовый аппарат на батарейках имел. Быстро начал народ в деревне помирать. Кладбище ощетинилось новыми крестами, молодежь распоясалась — Катькудуру побили, дочуру возле речки зачем-то поимели.

Смотрели-смотрели Кузьмич и Лялька на безобразие это, пришли в выходной к машине, связали бизнесмена, засунули ему в рот разрешение от властей, чтобы не орал, облили Лялькиным самогоном да подожгли.

Далеко пламя было видно. В соседней деревне говорят, что даже парочки влюбленные на крыши домов повылазили. Красиво. За руки держались.

Целовались.

Психолог

Кузьмич вообще странный был. Никто не знал, чем он всю жизнь занимался, как вообще в деревне появился.

Ляльке иногда рассказывал, но тот распространяться не любил. Ходили слухи, что еще лет восемьдесят назад Кузьмич просветления достиг, пока в дацане бурятском крышу чинил, да потом на бабах свихнулся — просветление как рукой сняло.

Скоро в деревне появился психолог. К нему Санька первый ходил. Говорил, что тот скрываться приехал. Какая-то пара к нему на прием в Москве хаживала: что-то не ладилось у них. А он возьми и оприходуй бабу. Ну, муж и пообещал ему причинное место отрезать, высушить да собакам на его глазах скормить. Видимо, убедил.

Психолог хороший оказался. Вся деревня к нему бегать начала. Как дочура Катькина сходила, так пошла молва, что замечательный. Даже как-то жизнь в деревне налаживаться стала. Улыбаться начали все друг другу да долгих лет психологу желать. Ходили счастливые, как запойный после капельницы. Только Кузьмич хмурый после психолога был, словно чуял что. Ляльке говорил: дурость какая-то. Лепит про сознание, подсознание, бормочет там, а сам как будто не верит в то, что думает. Так и говорит: «Куда уж мне понять дуальность мира». Но всем помогает. Вон Катькина дочура даже мужиков бояться перестала и на радостях понесла.

Лялька плюнул и тоже пошел. Да не успел. Пришел к дому психолога, дверь открыта. Зашел — а тот повесился.

Кузьмич говорил, что не выдержал. Всем помог, на путь наставил, а о своих проблемах рассказать некому было. Вот и удавился.

Хоронить не стали. Полежал, засох.

Кузьмич потом им печку топил.

Молоко и мед

Катьку в деревне не любили. Оттого и жила от всех отдельно, возле реки. Кузьмич да Лялька навещали ее. Лялька медом угощал, Кузьмич молоком.

Затравили, загнобили. Если бы Катька определилась между красотой и умом, может быть, нормально все было бы. А так, мужики пойдут к ней — так ей ни один не подходит, ростом не вышел, рожей кривой, второй недостаточно начитан. А кто такую любить потом будет? Жены мужиков так себе уяснили: раз Катька такая придирчивая и от их мужиков гулящих отказывается, значит, они, жены — совсем убогие, коли живут с ними.

Говорили, что Катька раньше в Санкт-Петербурге жила, да как-то не сложилось. Дочура больная получилась, климат тамошний никудышный все легкие изъел. Так и появилась Катька в столетней деревне.

А в деревне невзлюбили. За красоту. Хату поджигали. Гадости и сплетни распространяли. Мужики потемну ловили, тискали, бабы козни строили. Все равно Катька с гордо поднятой головой ходила. Надломись ты немного, глаза в пол опусти — народ понимать начнет, камни вслед бросать перестанут. Неугомонная, ничего не боялась. Плевать на всех хотела.

Без Кузьмича и Ляльки с голоду бы померла. Только им улыбалась. Ляльке или Кузьмичу нет бы бабу подобрать, но, видимо, молва людская не позволяла. Так и таскали ей продукты, в глаза смотреть боялись, словно вину какую чуяли.

Ждала Катька, ждала — обозлилась совсем. В деревне появляться перестала — к речке за водой выходила и все. Поседела, будто пеплом ее обсыпали. Сгорбилась. Ворожить начала.

Наворожила. Бабы в деревне бесплодными стали. Катьку, конечно, заподозрили сразу, рожу уксусом облили и язык отрезали. Толку никакого. Только хуже сделали: ненавидеть некого стало.