Бумажные души

Внезапно он понял, что не испытывает неловкости, глядя, как она мочится. Олунда охватило странное чувство принадлежности: словно она – тот человек, с которым он может быть самим собой.

Оливия подняла глаза и взглянула прямо на него. Улыбнулась краем рта, помахала ему.

Олунд не сумел заставить себя помахать в ответ. Он отодвинулся от окна, жалко прижался к стене и тихо выругался.

Через некоторое время Олунд собрался с силами и снова выглянул в окно. Оливия уже ушла, и он вернулся в постель.

Глядя в высокий потолок и слушая, как она легко поднимается по лестнице, Олунд подумал, что завтра первым же делом извинится перед ней.

А, да ладно.

Он закрыл глаза, решив подумать о чем-нибудь другом, что не мешало бы ему заснуть, но в коридоре снова послышались шаги. Олунд открыл глаза и посмотрел на дверь.

Шаги простучали мимо его комнаты. На этот раз точно не Оливия.

Услышав, как кто-то тяжело упал с лестницы, следователь Нильс Олунд вскочил с кровати.

Глава 56

Фалун

Бывшая окружная тюрьма в центре Фалуна в наше время превратилась в гостиницу и хостел на сто человек. Шварцу и Жанетт отвели последний свободный номер. Когда Шварц отпер внушительную дверь камеры, где им предстояло провести ночь, на улице уже начинало темнеть. Помещение оказалось тесным, с окошком, проделанным в дальней стене чуть не под потолком. Вид, открывавшийся за решеткой, до Жанетт с Шварцем созерцали сотни заключенных: тюрьма начала свою работу в 1849 году.

Шварц потряс стальной каркас старой двухъярусной кровати, выкрашенной в черный цвет.

– Вроде крепкая. Но у тебя-то обе ноги здоровые – наверное, спи лучше ты наверху.

Жанетт кивнула и поставила сумку. Свою Шварц придвинул к изножью двухъярусной кровати.

– Может, именно в этой камере сидел Свартенбрандт[13]

, – сказал он. – Он же именно в Фалуне сел в первый раз?

– Не исключено, – ответила Жанетт.

Последние несколько часов она по большей части молчала, и Шварц спрашивал себя, не произошло ли что-нибудь, о чем он не знает. Жанетт была более замкнутой и холодной, чем обычно.

– Смешно: два копа делят последнюю свободную камеру, – заметил Шварц, снова пытаясь подбодрить ее. В ответ Жанетт только глубоко вздохнула.

– Есть хочу – не могу, а бар еще открыт, – сказала она и вышла в коридор.

Шварц, не горевший желанием провести остаток вечера в порождающей клаустрофобию камере, взял костыли и попрыгал за ней.

Бар располагался в бывшем прогулочном дворике, обнесенном высокой стеной, на которую смотрело выкрашенное желтым каменное здание тюрьмы. После разгула на Мидсоммар в битком набитом баре царила беззаботная, снисходительная атмосфера. Рядом с уличным баром горела жаровня, а вдоль стены выстроилось несколько деревянных павильонов со столами, из которых только один был свободен.

Вскоре перед каждым уже стояло по бокалу пива и по тарелке с жареной колбасой и картошкой фри. Жанетт, утверждавшая, что умирает от голода, ела на удивление медленно и вяло.

– Ты устала, – заметил Шварц и положил нож и вилку на свою почти пустую тарелку.

На столе лежал исписанный Лолой Юнгстранд экземпляр “Жизни и смерти Стины”, и Жанетт пыталась одновременно листать его и есть. У Шварца тоже была с собой книжка Квидинга, но ему не читалось.

– Меня беспокоит, что там, где сейчас Олунд с Оливией, ни мобильные не ловят, ни рация, – с отсутствующим видом заметила Жанетт и закрыла книгу. – Непонятно, где они сейчас вообще.

– Новостей нет?

– Нет. А Квидинги, судя по тому, как перемещаются их телефоны, покинули остров и сейчас находятся на Кунгсхольмене, в “квартире на одну ночь”.

Жанетт отпила пива.

С пивом у них выходило совсем не так, как с едой. В бокале Жанетт осталась лишь пена на дне, а Шварц не выпил свое и наполовину.

– Почему ты мне сразу не сказала, хотя знала, что Владимир – брат Эрланда Маркстрёма? – спросил Шварц. – Я, наверное, выглядел в его глазах полным идиотом.

– Решила, что так будет лучше, – коротко ответила Жанетт.

Она огляделась и сделала знак одной из официанток, после чего поставила локти на стол, сцепила пальцы под подбородком и вполголоса заговорила.

– Покерфейс у тебя никакой, к тому же ты частенько сначала говоришь, а потом думаешь. Если бы Эрланд сообразил, что его брат под подозрением, он бы, чтобы его защитить, мог о чем-нибудь умолчать, а мне этого абсолютно не хочется.

Официантка подошла к их столику и спросила, что они хотят заказать.

– Бутылку красного? – Жанетт взглянула на Шварца.

Он кивнул, Жанетт попросила два бокала и счет. Официантка унесла пустую тарелку Шварца и почти нетронутую – Жанетт, и тут Жанетт впервые за много часов улыбнулась.

– Сейчас я расскажу тебе то, чего не знает никто, кроме пары старших коллег, – начала она. – Мне уже случалось ночевать в камере. Когда мне было девятнадцать. Угадай, почему?

Сквозь гул голосов до них донеслось хихиканье женщины, которая явно перебрала.

– Напилась? – предложил Шварц.

– Я этого не помню, но я, видимо, уснула в фонтане, не дойдя до дома, – сказала Жанетт, пока официантка ставила на стол бокалы.