Бумажные души

– Что будет после суда? – спрашиваю я.

Я знаю, что такое суд, потому что Тинтомаре тоже случилось попасть под суд.

Но этот суд будет другим, потому что полицейские считают, будто Пе и Эм скверно обошлись со мной, Видаром и Ингаром-Нино. Я совсем не согласна с полицейскими. По-моему, Пе никогда никому не причинял зла с умыслом.

Эм, конечно, злая, но не настолько, чтобы сажать ее в тюрьму. Единственный настоящий негодяй – Валле, но следствие по его делу завершено. Он понес наказание.

Мне хватает ума, чтобы помалкивать об этом.

– После суда вы и Нино переедете в специальный дом, где вам будут помогать, – говорит Луве, – а Видара, если я правильно понимаю, готова принять одна семья.

“Да, так полицейские и говорили”, – думаю я, и мне тут же делается плохо.

Луве снова задумчиво смотрит на меня.

– Но вам этого не хочется, да?

– Не хочется, – говорю я. – Никому из нас не хочется.

Особый дом – это, может, и ничего, мы с Ингаром-Нино будем жить там примерно как в больнице: кто-то будет приходить, проверять нас.

Но “семья” значит, что Видар будет жить где-то еще, с новыми папой и мамой, может, за много миль от нас.

– Это несправедливо, – говорю я, глядя на Видара. – Надо, чтобы он жил с нами.

Луве откидывается на спинку кресла.

– Я ничего не могу вам обещать, но я сделаю все, чтобы помочь вам и найти другое решение.

– А еще печенье осталось? – спрашивает Видар.

– Хватит, – шепчу я и строго смотрю на него. – Это невежливо.

– Ничего страшного. – Луве встает. – Я принесу. Налить вам еще сока?

Мы, все втроем, киваем, и Луве подходит к завитой лестнице, которая ведет вниз, на кухню. Мне нравится этот дом в доме. Можно пожить в таком месте, а потом вернуться домой. Видар на одном этаже, а мы с Ингаром-Нино на другом.

Я зарываюсь пальцами ног в мягкий ковер под столом Луве. Он соткан из бесчисленных мелких нитей, и я представляю себе, что ковер – это трава между нашими домами в Витваттнете. Летом трава прохладная от утренней росы. Она так сильно пахнет, что я чувствую ее цвет. В дождь наливаются лужи, а иногда трава сухая, ломкая, как сено, и пахнет солнцем.

А в Стокгольме травы мало. Она или жесткая, как камень или асфальт, или скучная, как линолеум.

Вот о чем думаю я, Стина из Витваттнета, когда мечтаю уехать отсюда.

Я поднимаю глаза на голубое небо, видное через окошко в потолке. Да, небо здесь такое же, как там.

Глава 78

Квартал Крунуберг

Жанетт Чильберг выглянула в открытое окно кабинета. В равнодушный гул уличных кафе и по-летнему редких машин время от времени вторгались резкие крики морских птиц. В домах напротив люди снова начали выходить на балконы.

Жанетт, всю жизнь прожившей в Стокгольме, начинала надоедать манера обитателей столицы идеализировать скандинавское лето. А ведь наша осень предлагает такие возможности, думала она. Выйти под дождь, в запах прелых листьев, и предаться размышлениям о смерти. Но мы, едва на улице стемнеет, отгораживаемся от темноты сериалами и начинаем приводить себя в форму к следующему лету. Нам все кажется, что лето – это настоящая жизнь, что смерть далеко, но на самом деле летом смерть куда коварнее, чем осенью. Осенью она честнее, она – понятна. Темно, холодно и сыро, как в могиле.

Запищал интерком. Жанетт закрыла окно, заглушив звуки лета, и включила динамик.

– Здравствуйте, Жанетт, – сказала молодая телефонистка. – Вам звонят из Соединенных Штатов, из Чикаго.

– Так… А кто?

– Она говорит, что ее зовут Стина.

* * *

Встретившись со Шварцем у дверей управления, чтобы отправиться пить обещанное пиво, Жанетт уже могла изложить ему историю, которая отвлекла бы его от вопросов о новой работе – о ней Жанетт не могла и не хотела говорить.

Они выбрали первое же приличное место – маленькую пивную, такую маленькую, что Жанетт раньше не обращала на нее внимания. В дальнем конце бара нашлась пара свободных стульев, а вообще в баре было многолюдно и шумно, хотя дело еще только шло к восьми.

– Обвинение против Квидинга – сенсация мирового масштаба. Сам понимаешь, некоторые слегка слетели с катушек, – начала Жанетт, когда бармен налил им по первой порции светлого лагера. – Но я только что разговаривала по телефону с человеком из Соединенных Штатов, который, кажется, в эту категорию не попадает.

Шварц провел пальцем по шапке на поверхности пива и слизнул пену.

– И с кем?

– Мою собеседницу звали Стина Пирс-Уилсон.

– Стина?

Жанетт кивнула.

– Она живет в Лейк-Форесте, в красивом пригороде Чикаго. Ее назвали в честь прабабушки, которая первой из Квидингов ступила на американскую землю.

Шварц отпил пива.

– Ну-ну… Понимаю, к чему ты клонишь.

– Теперь мы знаем, что было дальше со Стиной-старшей, – сказала Жанетт.

И она рассказала историю, изложенную ей семидесятисемилетней преподавательницей колледжа на пенсии, Стиной Пирс-Уилсон. У женщины сохранились письма, которые писали друг другу во второй половине девятнадцатого века Стина и ее двоюродный брат Аксель.