Бумажный театр. Непроза

– Найду куда. Откуда пришла, туда и уйду, – беспечно отозвалась Тоня. Ей, пожалуй, даже нравится собственное спокойствие. А муж все больше кипятится.

– Знаю, куда уйдешь. На панель уйдешь.

– А не твоя забота! – Тоня удовлетворенно смотрела на себя в зеркало: прическа получилась пышная, богатая.

– Пустая ты баба, Тоня. Ни на что не способная. Ни супа сварить, ни даже куска хлеба в дом купить…

– А ты как придешь в отделение, ты сразу бабу Дусю пошли, она сбегает. Или Алку. Они все для тебя с удовольствием… – Тоня нагло усмехается.

– Ладно, пошли. Опоздаем. – Александр Матвеевич встает из-за пустого стола, отодвинув чашку.

– А ты иди, я и без тебя дорогу найду, – отрезала Тоня и снова повернулась к зеркалу.

Хлопнув дверью, Александр Матвеевич выходит из дому.

…В гостинице “Москва”, возле столика администраторши стоит горничная.

– Я вхожу в номер и понять ничегошеньки не могу. Представляете – наматрасник на полу, с постели всё белье сняла – и на пол положила…

– Как это? – удивляется администраторша.

Возле столика – Майер в заснеженной шапке и полушубке молча ждет, пока его заметят. Но его не замечают, продолжают интересный разговор.

– Да так! Наматрасник на ковре, одеяла, подушка, всё на полу…

– Да ты что, Таня?

– Да она привыкла, видать, на полу спать…

Горничная прыскает:

– Депутатка, депутатка, а народ-то дикий…

– А ты думала, она ордена навесила и сразу…

– Простите, – вмешался Майер, – посмотрите бронь. Майер моя фамилия.

Администраторша недовольно зашелестела бумажками.

– Есть. Тридцать шестой. Паспорт ваш, – не поднимая головы, сказала администраторша и впялилась в паспорт.

В конце коридора появилась туркменка. Немолодая уже, рослая, в ярком платке, повязанном косо и скрепленном на виске, в тяжелых серебряных браслетах, серьгах, кольцах. На шелковом полосатом платье – вперемешку с тусклым серебром и сердоликами – медали, какие-то значки, чуть не ГТО, орден Ленина, куча звенящего яркого металла. Подошла к столику. Остановилась, улыбнулась приветливо. Брови дугами, глаза длинные, узкие, впалые щеки, тяжелые губы – красавица. Да и, пожалуй, лет-то ей немного. Майер посмотрел на нее со вниманием. Она улыбнулась застенчиво:

– От вас холод идет, – и натянула плотнее на плечи шаль.

– Ничего не поделаешь, такой у нас климат, – улыбнулся Майер, разглядывая эту восточную диковинку.

– Вот я и еду домой, в Ашхабад. Там тепло, – отозвалась она. И, повернувши подбородок на высокой шее к администратору, почти повелительно сказала:

– Номер примите.

И ушла. Администраторша и горничная оторопели.

– Ишь, королева. А спит на полу! – только и сказала горничная.

Майер принял паспорт, ключ от номера и, улыбаясь, пошел по коридору.

Номер оказался небольшим, но роскошным. Майер огляделся, скинул полушубок, потер озябшие руки. Набрал номер.

– Лора! Приехал дня на три-четыре. Конечно. Нет, нет, остановился в гостинице “Москва”. На доклад приехал. Вечером обязательно приеду. Промерз ужасно. Может, простудился. Нет, все равно приеду. У меня просьба к тебе. Анечка, возможно, завтра приедет. Ты приютишь ее на пару дней, а? Одна, одна, без дочки. Ну, о чем ты говоришь, Лора? Все то же, все то же. Смотрит в одну точку, почти ничего не ест. Нет, не говорит, не ходит. В кресле. На ночь в постель перекладываю. Припадков таких больше нет. Дорогая моя, ты ошибаешься, не пять лет, а уже восемь. Ну ладно, что об этом. До вечера. Вечером поговорим.

Смотрит на себя в зеркало. Проводит рукой по щеке. Зарос… Выходит в коридор, спрашивает у горничной:

– Скажите, пожалуйста, есть в гостинице парикмахерская?

– Есть, конечно. На первом этаже.

Майер смотрит на часы… торопливо идет к лифту.

В зеркале отражение – руки мастера с опасной бритвой ловко орудуют над щекой Майера. Голос парикмахера:

– Еще десять минут, и я бы ушел. Вам повезло.

Майер кашляет, хочет заслонить рот, но он завернут в простыню, парикмахер поглаживает его по плечу и отодвигает бритву:

– Вы уж откашляйтесь как следует.

Майер извиняющимся голосом:

– Видимо, в поезде простыл… сквозняк.

Парикмахер вытирает лезвие, оно блестит.

– Некоторые удивляются, что у меня опасная бритва, не понимают, что она бреет чище. И вообще – красиво… Подбородочек наверх, пожалуйста… Так!

Майер закидывает голову, парикмахер прикасается к шее. Майер вдруг резко опускает голову, заходится в кашле. Парикмахер не успевает отвести руку, и на щеке Майера возникает крохотная царапина.

– О боже! – восклицает парикмахер. – Со мной в жизни такого не случалось! Вы дернулись, это надо же!

Суетливо брызгает одеколон на салфетку, прикладывает к царапине.

– Ничего страшного! – успокаивает его Майер. – Я закашлялся…

– Сейчас, сейчас! У меня спирт тоже есть! Он дезинфицирует лучше одеколона… Сейчас, сейчас…

– Ерунда, ерунда, не волнуйтесь! – утешает парикмахера Майер.

– Ерунда, вы говорите! – Парикмахер просто вне себя. – Никогда такого не было, чтобы из моих рук уходили в таком виде… Если я вам скажу, кого я в своей жизни брил, кто через мои руки проходил, – вы не поверите! Я в Кремле работал!

Указал пальцем в небо…