Бумажный театр. Непроза

– Нет, всё было совсем не так. Перед войной мы с мужем поехали в Персию. Он был дипломатом, на царской службе. Потом жили в Стамбуле. Во время революции мы вернулись в Россию. Муж был как раз из тех немногочисленных дипломатов, которые стали служить новому правительству. А вот родители мои эмигрировали. Я давно о них ничего не знаю. Думаю, их нет в живых… Не знаю, жив ли муж… Он… словом, без права переписки… Всех, всех потеряла, – спокойно, без эмоций произнесла Елена Яковлевна. – Какая в этом ирония – еще пять лет тому назад Надя была жива, а я так давно ее похоронила. Дед ваш, Аня, был председатель дворянского собрания Саратова…

Аня изумилась:

– Да что вы! Первый раз слышу. Мама мне никогда не говорила…

– Ну, тогда считай, что и я тебе ничего не говорила. Есть много вещей, которые лучше не знать… Как всё трудно, трудно… А у меня, Аня, муж неизвестно где… пятый год. Я ведь туда в архив еду… хочу хоть какой-то документ получить…

Старый Коссель с докторским саквояжем, в шапке пирожком, в глубоких калошах, стоит перед администраторшей гостиницы.

– У меня вызов в тридцать шестой номер. Это вы меня вызвали? – строго спросил он.

– Да. Тут у нас постоялец заболел, просил вызвать врача. Я вас провожу.

Встает, показывает Косселю номер. Коссель стучит. После паузы голос Майера:

– Войдите!

Коридорная засунулась в дверь вместе с врачом:

– Вот доктор к вам пришел.

– Спасибо большое, – отозвался лежащий в постели Майер.

Он укрыт поверх гостиничного одеяла еще и полушубком. В ознобе.

Коссель раздевается, коридорная уходит. Коссель подходит к настольной лампе, греет над ней озябшие руки.

– Ну, что приключилось с вами? – спрашивает врач, вынимая какие-то бумажки. – Имя-отчество-фамилия…

– Майер Рудольф Иванович, – отвечает Майер.

– Когда к нам прибыли, Рудольф Иванович? – поинтересовался старик таким тоном, как будто это было ему нужно не для заполнения бумаги, а вызвало истинный интерес.

– Вчера вечером, – отвечает Майер. Кашляет.

– Ну, ну, посмотрим вас сейчас.

И Коссель выходит мыть руки, возвращается, садится рядом с Майером на стул.

– Вижу, вижу, озноб, температура высокая. Но придется все же вас на минутку раздеть, – извиняющимся голосом сказал Коссель.

Майер с трудом сдвинул одеяло, разделся. Врач приложил ладонь пониже горла, потом взялся простукивать, потом приложил ухо к груди, к спине.

– Кашель?

– Сильный кашель. И дышать трудно. Такое чувство, что вся грудь заложена, – ответил Майер. Закашлялся.

– Да, да, да, всё так, – отозвался Коссель. – Жесткое дыхание, хрипы, особенно сильные слева. Полагаю, крупозная пневмония. В больницу надо, в больницу. Госпитализация…

– Звонят. Вас к телефону. Скорее! Скорее! – довольно внятно говорит вдруг Майер.

Коссель внимательно посмотрел на больного.

– Как вы сказали? – спросил Коссель.

– Девочки прыгают, осторожнее, она упадет…

– Э-э, дело совсем плохо, дорогой мой! – проворчал Коссель и набрал номер.

Через Петровку, мимо Петровского монастыря машина скорой помощи подъезжает к Петровским воротам и поворачивает к воротам бывшей Екатерининской больницы. Редко и крупно падает снег. Поздний вечер. Прохожих почти нет. Всё как-то слишком медленно: и снег падает медленно, и машина едет медленно, и ворота открываются словно нехотя.

В приемном покое доктор Сорин. На носилках вносят Майера.

– Сюда положите больного, – просит Сорин вошедших санитаров. – А бумаги на стол.

– Вот. Распишитесь. – Санитар протягивает бумагу. Сорин расписывается. Санитары уходят. Сорин смотрит в бумаги, издали взглядывает на Майера, поднимает телефонную трубку.

– Второй пост? Лена? Там Нины Ивановны у вас нет? Если зайдет, скажи, чтоб срочно шла на место. Черт-те что!

Сорин осматривает Майера. Тот кашляет, сплевывает бело-розовую пену. Сорин подносит эту пену к лампе, рассматривает, ощупывает подмышки, паховые области.

Обращает внимание на царапину на щеке.

Берет пиджак Майера, вынимает из нагрудного кармана документы – партбилет, военный билет, карточка, на которой написано: “Гостиница Москва, номер 36”…

Последний документ, который он рассматривает, – пропуск, на котором написано “Противочумный институт”.

Подходит к Майеру. Тот лежит с закрытыми глазами. Кашляет. Сорин снова смотрит в бумаги.

– Больной, вы меня слышите? – спрашивает он. – Ваши фамилия-имя-отчество… – Он выжидательно смотрит на Майера.

– Да, да… Майер Рудольф Иоханн… Иванович… Маска, маска… Отошла… Несчастный случай… – бормочет Майер, и какая-то сдвинутая, расплывчатая картина возникает: телефонный звонок, стук в дверь, голос сторожихи Гали, и возглас Майера “Сейчас!”, и отошедший край маски, обнажившийся в том месте, где отвалился ватный валик.

– Маска… маска… вас к телефону… – лепечет Майер.

– Так. Бред, – констатирует Сорин и снова набирает номер.

Сорин осторожно раздевает Майера, вынимает из шкафчика больничную рубашку, набирает в шприц какое-то вещество…

…А на лестничной площадке Тоня Сорина стоит со своей подружкой, Ниной Ивановной, медсестрой из приемного покоя. Нина Ивановна курит, Тоня рассказывает: