Бунин и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников

И вот по причине, которую находившийся вне эпицентра событий (на Капри) Горький определил как “своя своих совершенно разучилась познавать…”, в демократическом литературном лагере началась бурная эпистолярная и публицистическая полемика. В ней особенно отличился Владимир Жаботинский, обнаруживший в этом инциденте, где с обеих сторон эмоции пересилили доводы рассудка, знаковые черты кондового русского национализма. Его, впрочем, это ничуть не огорчило, а, скорее, порадовало, ибо таким образом подтверждается его собственный партикуляристский тезис: нечего евреям лезть на русскую литературную сцену, их туда не приглашали, а теперь, того и гляди, и вовсе погонят в три шеи.

«Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства, и жизнь доказала нашу правоту. Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр, и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и на этом поприще крах. Он разыграется не в одну неделю, годы потребуются для того, чтобы передовая русская интеллигенция окончательно отмахнулась от услуг еврейского верноподданного, и много за эти годы горечи наглотается последний: мы наперед знаем все унизительные мытарства, какие ждут его на этой наклонной плоскости, конец которой в сорном ящике, и по человечеству, и по кровному братству больно нам за него. Но не нужен он ни нам, ни кому другому на свете, вся его жизнь недоразумение, вся его работа – пустое место, и на все приключения его трагикомедии есть у нас один только отзыв: туда и дорога»⁵³.

Более того, повернув, образно говоря, копье в обратную сторону, Жаботинский обвинил передовую русскую интеллигенцию в эксплуатации ассимилированной еврейской интеллектуальной элиты:

«“Никогда еще эксплуатация народа народом не заявляла о себе с таким невинным цинизмом…” Эксплуатируемые евреи тут для Жаботинского – не более чем пример; ведь отношение русской интеллигенции к другим народам – не лучше. Это она “…руками своих лучших и устами своих первых щедро оделила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра… А. И далее, совсем уже беспощадным кнутом (“мы” здесь – единомышленники самого Жаботинского): Мы проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе “святой и чистой” русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, – что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что “мы” обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно “мы”, во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, – наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия… <…> Может быть, мало на свете народов, в душе которых таятся такие глубокие зародыши национальной исключительности. <…> Русскому национализму не за что бороться – никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки»

⁵⁴.

Вся эта публицистическая полемика тогда ни во что серьезное – с точки зрения осмысления вопроса «Евреи в русской культуре» – не вылилась, что и было подытожено формулой журналиста Г. Полонского: «“Евреи” останутся, а от “инцидента” ничего не останется» (“Еврейский мир”, 1911, № 8).

В частной переписке страсти кипели не менее остро, ну а высказывания, естественно, были откровенней и грубее. «Лучшие люди России», говоря от имени своего русского «Я», по сути своей демонстрировали точку зрения сиониста Жаботинского. Другими словами, обе стороны сходились во мнении, что каждый народ хозяин на своем литературном поле, и лезть туда чужакам негоже: «Каждый сверчок, знай свой шесток». Вот, например, высказывания на сей счет близкого в личном плане Бунину в те годы Александра Куприна – одного из немногих русских писателей, создававших в своей прозе человечные и глубоко трогательные образы евреев:

«18 марта 1909 года.