Бунин и евреи: по дневникам, переписке и воспоминаниям современников

«<…> Сегодня у Алексея Максимовича <Горького> был Бунин. Мои предположения оправдались. Я его представлял себе именно таким: замкнутым, вежливым, державшимся в стороне с холодком. Он симпатичен, редко симпатичен. Тонкие черты лица, глубокие-глубо-кие глаза. В лице есть нечто жесткое. Одет просто, изысканно просто. Черный сюртук. Зеленый галстук. Говорит образно, спокойно, чувствуется, что каждое слово взвешено, обдумано и не вырвется зря. Корректен. Немного сух <…>» (Б. Н. Юрковский)⁷¹.

«<…> Бунин – вид, манеры провинциального чиновника, подражающего петербургскому чиновнику (какой-то пошиб)» (М. Пришвин, зима 1915)⁷².

А вот зарисовка с натуры французского литературного критика, посетившего Бунина уже в его эмигрантский период жизни в Грассе (1934 г.):

«Короткая стрижка, суровая маска, глаза, глядящие вдаль. Белый костюм в голубую полоску еще больше подчеркивал мужественную свежесть его бритого лица»⁷³.

Совершенно иной образ являет Бунин на эскизном портрете Леона Бакста (1921 г., бумага, карандаш, ГЛМ И. С. Тургенева, Орел⁷⁴). Его «а ля фейс де бук»⁷⁵

художник придал выражено мефистофельские черты: длинный костлявый подбородок, большие заостренные уши, узкая линия рта, глубокий треугольный крючковатый нос над щеткой усов, бородка клинышком и высокий лоб с залысинами. Но и здесь подчеркнутую жесткость и заостренность образа опять-таки смягчают глаза. Широко раскрытые, но смотрящие, скорее, во внутрь себя, чем на мир Божий. И в этом их взгляде нет ни злобы, ни сарказма, лишь безмерная печаль опустошенной души. Для сравнения представляется интересным привести описание внешности Бунина, сделанное примерно в те же годы Андреем Белым:

«Желчный такой, сухопарый, как выпитый, с темно-зелеными пятнами около глаз, с заостренным и клювистым, как у стервятника, профилем, с прядью спадающей темных волос, с темно-русой испанской бородкой, с губами, едва дососавшими свой неизменный лимон»⁷⁶.

В орловском ГЛМ им. И. С. Тургенева хранится портрет И. Бунина работы малоизвестного художника Николая Кащевского⁷⁷, являющийся якобы повторением по памяти его утраченной работы середины 1920-х гг., на котором писатель изображен уже без какой-либо растительности на лице. Карандашный портрет Бунина за письменным столом исполнил художник Юрий Арцебушев⁷⁸

, по-видимому, в 1919 г. (РГАЛИ, Ф. 2388. On. 1. Ед. хр. 5).

Говоря о внешне-видовом образе Бунина, нельзя не отметить, что категорически сторонясь всех литературно-художественных новаций, он при этом оказывался весьма чувствительным к веяниям моды и сообразно им репрезентировал свой внешний облик: в конце 1880-х годов Бунин носил небольшие усы, где-то с середины 1890-х по 1922 год усы, «а ля муш» и испанскую бородку, затем он сбривает бороду, оставляя из растительности на лице только английские усики, а с 1925 года и до конца жизни всегда являет себя гладко выбритым.

Итак, несмотря на декларируемую Буниным нелюбовь позировать художникам, до Революции его портреты исполняли многие живописцы. Однако все же все они были художники, так сказать, второго, а то и третьего «эшелона» – имена в свое время известные и, несомненно, достойные, но не вошедшие в «золотой фонд» истории русского искусства. Как ни странно, никто из знаменитых дореволюционных живописцев, звезд первой величины, прославившихся в области психологического портрета, не оставил для потомства образа Бунина. А ведь он был знаком со многими из них: и с Репиным, и с Валентином Серовым, и с Константином Коровиным, и с Виктором Васнецовым… На вопрос «почему так вышло?», несомненно, интересный для биографов Бунина, документально обоснованного ответа не существует. Остаются догадки, предположения… Кое-какую информацию на сей счет можно почерпнуть из воспоминаний свидетелей времени. Например, в дневниковой записи Якова Полонского от 11 апреля 1942 года имеется такой эпизод:

«Потом почему-то заговорили о художниках-портретистах. Бунин рассказал, что никогда никто не писал его, потому что он не в состоянии сидеть-позировать. А раз уже согласился. Сам Илья

Ефимович Репин прищурил глаз и прикрыл сверху рукой – приезжайте ко мне, буду с вас святого писать. Приехал я в Куоккалу. Снег, холодно. Подхожу к дому – окна повсюду настежь, идем мы с ним в его мастерскую, и там окна открыты. – Вот здесь я вас буду писать, жить станете у меня, а теперь пойдем завтракать. Входим в столовую, холодище собачий, сидят в шубах, вертящийся стол, едят какую-то травку, о водке и помину нет. – Схожу, погуляю. – Вышел и пустился к вокзалу, как зверь голодный бросился на еду, водки выпил и, не возвращаясь, махнул в Петербург. Только он меня и видел. А раз в Москве в Литературном Кружке сидим мы компанией, Серов говорит:

– Я вас писать буду. Это будет вам стоить тысячу рублей. – А я ему (это Бунин говорит со злостью):

– А я думал, что получу за это тысячу рублей – повернулся – человек, еще бутылку вина – и перевел разговор. Пренеприятный человек Серов был»⁷⁹.