Бунт Хаус

«Я кричала папе, чтобы он вызвал «скорую», но знала, что уже слишком поздно. Губы у нее были синие. Но я все же проверила пульс. Я перевернула ее и положила на спину. Я попыталась сделать ей искусственное дыхание, но она уже была мертва.»

Я помню, как говорила все это. И выражение лица офицера тоже. Он выглядел потрясенным тем, что я ему рассказывала. Но я не помню, чтобы чувствовала эту нарастающую тоску, несущуюся ко мне, как неизбежный конец шекспировской трагедии, отказываясь замедлить или изменить ее ход. Я знаю, что сейчас произойдет, и не могу сдержаться. Хотя хотела бы.

«Именно тогда он пришел и схватил меня, — продолжает читать заявление Эйми. — Он схватил меня сзади. Он был таким сильным. Я не могла бороться с ним. И я не думала, что он сделает что-то плохое. Не сразу. Но потом он отнес меня к стальному сейфу, где хранил свою униформу и снаряжение. Он сковал мне руки наручниками за спиной, а потом посадил внутрь. Я брыкалась и кричала, боролась, но не могла выбраться. Прошло много времени. Я думала, что умру. Он вернулся позже, и он снова казался нормальным, но он не выпускал меня. Он не выпускал меня из ящика.»

Некоторое время Эйми тупо смотрит на отчет.

— Ты еще что-нибудь хочешь добавить, Элоди? Ты ещё что-нибудь помнишь?

— Да. — Я должна сказать это сейчас, пока я не в себе. Я не могла сказать офицеру, который нашел меня. Он был слишком молод. Слишком напуган. Его вырвало прямо на ботинки. Однако эта маленькая комната кажется более безопасной, и Эйми не выглядит так, будто ее сейчас стошнит. — Кое-что случилось. Раньше... до того, как он засунул меня в ящик.

Детектив прищуривается.

— Что?

— Он сделал со мной то же, что и с моей мамой. Он вгонял себя… в меня. Между моих ног. Он прижал мою голову к плитке, и он... он сделал мне больно. Я кричала. Я пыталась остановить его, но... Я видела свою маму. Ее глаза все еще были открыты, и она смотрела прямо на меня...

Вот и все. Это все, что у меня есть. Я не разваливаюсь на части. У меня просто кончился пар. Я не могу продолжать. Эйми смотрит на меня, ее прекрасные карие глаза сверлят меня, и одинокая слеза дрожит на кончиках ее ресниц. Эта единственная слеза — больше, чем я пролила за себя с тех пор, как выбралась из сейфа. Кажется неправильным, что она будет первым человеком, который заплачет над тем, насколько ужасен этот кошмар. Она тоже это знает. Она быстро смахивает слезу, подавляя свое странное проявление эмоций.