Бунт обреченных

В тот последний день я стоял с их вожаками и молча смотрел, как они шепчутся своими тихими, шелестящими голосами, дотрагиваются друг до друга, заглядывают в глаза. Когда они были готовы, то пришли и встали в середине своей, «палаты общин», той же самой комнаты, где ранее они приняли решение поднять мятеж. Предводитель сделал мне знак, что-то шепнул, и мятежники выстроились в ряд.

Мы все время общались через выданные господами трансляторы, поэтому без них понять туземцев мне было невозможно.

Я прошел в противоположный конец шеренги, расстегнул кобуру, вытащил оружие и передернул затвор. Несколько туземцев внезапно почувствовали слабость в коленях, зашатались, пытаясь выпрямиться. Стоявшие рядом подбадривали ослабевших товарищей.

Я называю это мужеством. «Их ждет лучший мир», — так, кажется, говорят в подобных случаях. У туземцев были органы, похожие на маленькие уши, и я знал, где расположены слабые места черепной кости, защищающей мозг, где находится центральный нерв. Приставив дуло к этому месту почти вплотную, я выстрелил. Вслед за выстрелом стена позади шеренги окрасилась темно-серой кровью. Жучок-туземец упал, а его соплеменники непроизвольно повернулись на шум. Я шел вдоль шеренги и стрелял, стрелял, стрелял.

Могу сказать, что местные жители были очень удачно устроены. Удачно для нас, потому что кровь всегда выливалась спереди и крайне редко разбрызгивалась сзади. Когда стреляешь в гуманоидов, возникает определенная проблема с кровяными брызгами, особенно при использовании энергетического мощного бластера. Близко к казненным подходить нельзя, потому что выстрел сносил полголовы жертвы, а мозги, смешанные с кровью несчастных, забрызгивали все на свете, в том числе и лицо стреляющего. Так припечатывали, что не отмоешься.

В живых остался один предводитель. Он стоял неподвижно, бесстрастно, не трясся, не шатался.

Вообще-то трудно говррить о проявлении мужества и стойкости у инопланетян. Неподвижность у них может означать крайнюю степень ужаса. Они даже могут умереть от страха, но конечности трястись не будут.

Когда я похлопал его по плечу, вожак дернулся, пошатнулся и, чуть повернув голову, взглянул на меня своими светло-коричневыми. глазами с шестью маленькими зрачками, собранными в их центре.

Послышалась незнакомая речь, напоминающая мягкий шепот.

Подняв пистолет, я выстрелил ему между глаз.

Вожак застонал, осел на землю, поднес руку к вдавленному лицу и рухнул на спину. Потом прошептал еще несколько слов своим шелестящим голоском и успокоился.

Позже мы сожгли здание и все нем, собрав жителей и заставив их смотреть.

* * *

Я сидел в одиночестве на скамейке около отцовского дома., наблюдая за тем, как заходит солнце, как темнеют небеса, в знакомой последовательности высыпают звезды и начинают кружиться в вечном, — никогда не прекращающемся танце.

Я говорил себе: «Ну хорошо, ты поступил подобным образом для, всего этого, ради сохранения жизни на Земле. Цивилизация повелителей — твоя цивилизация, все, что ты или кто-нибудь другой будет когда-либо иметь. Ты делал это неоднократно и ровно столько же будешь делать еще. Нет причины беспокоиться из-за какого-то пустяка. Что из того, что на этот раз бунтовщиками оказались близкие соплеменники? Ах, дерьмо какое, ну говори с собой, говори, успокаивай совесть, расправь плечи, подними подбородок, джемадар-майор. Ты всего лишь часть огромной машины, ты поклялся на верность и верен своему долгу, ты — цивилизованный человек. Содеянное тобой имеет простое объяснение — ты исполнял свой долг. Да, долг, не больше и не меньше. А теперь иди домой, джемадар-майор, твоя работа едва началась».

Я ощущал комок в горле, непроизвольно стискивал зубы и жмурился. Наконец звезды превратились в расплывчатые пятна. Я глубоко вздохнул несколько раз. Ну вот, уже лучше. Переживания еще никому не приносили пользы. Кроме того, сделанного не изменишь и прошлого не воротишь, надо больше не возвращаться к этому.

Но когда я вернулся в комнату и захотел лечь спать, то содрал со стены картину обнаженной танцовщицы и порвал ее на мелкие кусочки. Затем раздавил ее аппетитные выпуклости каблуками ботинок. В доме жило много народу: Лэнк, Оддни, мать, отец, но никто не заинтересовался шумом, доносившимся из моей комнаты.

* * *

Еще один день я провел в одиночестве, блуждая по окрестностям, скрываясь от суда людского и от глаз родных, словно отверженный преступник, последний изгой. Я кружил вокруг лесов Карборро, мимо темных дверей Каррмилла, мимо негоревшего знака «Дэвис» и в конце концов остановился у дверей дома Алике, освещенного лишь светом безжизненных звезд.

Сквозь окне гостиной пробивался слабый свет, но я не решился заглянуть внутрь Г Я не мог себе представить, что она лежит в постели и мастурбирует или сидит около старинного телефонного аппарата, ожидая моего звонка.

На одно мгновение мне показалось, что ее уже нет в живых.

Да, настало время попрощаться.