Бунт обреченных

Мне почему-то казалось, что Алике попросит меня еще раз заняться с ней любовью, но я ошибся.

Одевшись, я вышел и направился к дому, по дороге вспоминая ночь, почти автоматические движения женщины. Она не разговаривала со мной, просто тяжело дышала, обняв меня.

Мы занимались любовью трижды, с каждым разом все исступленнее и страстнее. Затем Алике похлопала меня по спине, улыбнулась сама себе, но не мне, отодвинулась, бормоча что-то про сон, и оставила меня лежать рядом и думать.

По дороге домой я не встретил ни единой души.

Вообще-то родительское жилище никогда не было моим настоящим домом. На крыльце сидел Лэнк, ожидая меня, рядом стояла его машина. Поднявшись наверх, я собрал свой чемодан, спустился вниз, и мы уехали, подпрыгивая на кочках из засохшей грязи.

Стоя на станций, я смотрел, как, навевая мне мысли о других мирах, о другой жизни, о переменах вообще, трепещут на ветру листья. Я повернулся к Лэнку:

— Ну…

Он без улыбки взглянул на меня, опустил вниз руки и спрятал их за поясом сутаны. Брат просто стоял и смотрел на меня. Наконец он произнес:

— Я рад, что ты побывал дома, Ати.

Я кивнул.

— Здорово вновь приобрести брата, Лэнк. Хотел бы я, чтобы и остальные…

Он слабо улыбнулся и медленно покачал головой:

— Все остальные тоже радовались твоему приезду.

Некоторое мгновение я смотрел на него, затем на пустую платформу: «Да, радовались…»

— Все будет в порядке, — ободрил меня Лэнк.

— Думаю, да. Но я никогда бы не подумал… — начал было я и оборвал себя на полуслове: «Черт, что это я болтаю? Думаю, что папа поймет меня, будучи сотрудником органов правопорядка повелителей».

Лэнк, положив руку мне на плечо, легонько сжал его и тут же убрал:

— Конечно, да, но… Ну, ты можешь идти, Ати. Остальные останутся здесь навсегда. Люди еще долго не забудут, что ты сделал.

— Думаю, нет, А ты?

Он улыбнулся, на этот раз шире:

— Черт, Ати, профессия у меня такая — раздавать сострадание.

Да, мы просто делаем наше дело, выполняем свою работу. У меня в горле опять встал ком и появилась непередаваемая горечь.

Прибыл поезд, зашипел, наполняя воздух осторожной, нежной вибрацией, и остановился, чтобы подождать, пока я заберусь внутрь. В последний раз я обнял брата, затем зашел в вагон и исчез в ярком солнечном свете.

К закату солнца я уже прибыл в Нью-Йорк и приехал на космодром. Пока я и Шрехт шагали по бетонной дороге к ракете, сильный, теплый ветер, пахнущий океаном, дующий с моря, рассеял коричневые облака, собравшиеся над нашими головами.

Корабль, на чьем темном, стеклянном корпусе отражался оранжевый солнечный свет, стоял в середине почерневшего от огня круга; грузовые люки были открыты, трапы опушены, на трубопроводе лежал иней, и свежее горючее шипело в нем.

Впереди нас медленно шагала длинная шеренга закованных в цепи мужчин и женщин, напомнивших мне боромилитян. Однако они не были обнажены, никто не подгонял их кнутом, каждый человек нес по небольшому узлу, а к запястьям некоторых бьши прикованы маленькие дети.

Надсмотрщик пояснил, что это колонисты. Их построили в шеренги и сковали цепью, чтобы не потерялись. При этих словах он весело рассмеялся:

— Черт, подождите, пока не наступит невесомость, и тогда детское дерьмо будет висеть повсюду.

У надсмотрщика имелся помощник. — боромилитянин, шустрый, ловкий, маленький, с доской приказов, зажатой под мышкой, и ручкой, засунутой за ухо. Интересно, нравится ли ему видеть людей в цепях? По-моему, он любит свою работу.

Мы со Шрехт стояли в сторонке, ожидая, пока погрузят этот человеческий скот. Мы ведь сумеем найти себе местечко, когда уляжется вся эта суета. Я повернулся и посмотрел на юг, где на горизонте сверкало море. Кое-где виднелись белые полоски; серфинговые доски валялись на пустынном пляже; волной на него выбрасывало мусор и куски дерева.

Может быть, когда-нибудь последний мусор будет выброшен, и море снова станет чистым.

Я спросил: — Куда ты едешь?

Шрехт уселась на землю, как огромная птица на гнездо, и стала возиться с транслятором.

— Еду для принятия командования Восемнадцатой великой фалангой на планете, именуемой Архотенен, находящейся за Сигнус Арм.

Это же задворки Вселенной, где звезд уже не так много!

В памяти возникли воспоминания о затерянном среди созвездий мире. Я помню себя, стоящего в боевом скафандре на почве холодной, безвоздушной планеты, вращающейся вокруг звезды у самого ядра галактики, звезды, чья орбита находилась за пределами Вселенной. Стояла чудная ночь, и небо было великолепно. К тому времени, как село солнце, взошло ядро, создавая эффект бесценных бриллиантов, сверкающих на черном, бархате.

Позднее, когда последний виток спирали исчез и исчезли последние блики звезд, я с товарищами смог взглянуть на планету, на расстилающуюся перед нами бесконечность. Красноватые шаровидные скопления сверкали то там, то здесь, как пушистые звезды, туcклые, далекие, немногочисленные. Магелланово облако походило на поблескивающие облака-призраки.

Другие галактики смутными, расплывчатыми пятнами едва виднелись в отдалении.

Все остальное поглотила тьма.

Шрехт заговорила: