Бунт в «Зеленой Речке»

Хоббс стоял у северного окна кабинета на фоне алого зарева, полыхавшего на западном горизонте, и его плечи подрагивали от сдерживаемой ярости и горечи. Он был сыном солнца, но солнце не угаснет еще миллиарды лет, а жизнь Хоббса промелькнет, как искорка от костра. Это несправедливо. Его обманывали на каждом шагу. Никто на самом деле не то что не заботился о справедливости, но даже не знал правильного смысла этого слова. Все эти приговоры и досрочные освобождения были не более чем соломинкой на ветру, испускаемому задницами политиканов. Бюджет Хоббса постоянно урезали; его программы отказывались финансировать; камеры его тюрьмы набивали до предела. Тюремная охрана, поставщики и договорники, инспектора по надзору — все прогнили до предела, а на высшем уровне на это закрывали глаза — лишь бы колесики вертелись. Лишь бы заключенные вели себя тихо и послушно. А если при этом контингент постоянно оглушал себя контрабандными наркотиками, оплачивая их из своего собственного кармана, так это даже лучше. Так же равнодушно высшее начальство реагировало и на вспышку СПИДа. Государственный инспектор по тюрьмам все эти годы считал Хоббса слабаком с восточного побережья, слишком мягко относившимся к уголовникам и гомосекам. Если полтюрьмы вымрет от СПИДа, никто не заплачет. На предположение Хоббса о том, что заключенные представляют собой разносчиков заразы для гражданского населения штата, ответили, что распространяется болезнь в первую очередь среди нигеров, мексикашек и прочей сволочи, предел мечтаний которой — пособие по безработице. Приличному человеку нет дела до этого отребья и их семей. И раз уж на то пошло, белый человек, трахающийся с Нигером, особенно без презерватива, тоже заслуживает позорной смерти. И уж тем более заслуживает ее спящая с Нигером белая женщина или педик.

В глазах Хоббса все эти начальники давно утратили моральный авторитет, необходимый для того, чтобы стоять на страже справедливости. А в последнее время с идеей немедленной и радикальной революции Хоббс пришел к мысли о том, что и сам он является рабом своего жалкого тщеславия. Уверенность в том, что он сможет добиться чего-либо сам, происходила от повышенного самомнения и желания сорвать аплодисменты тех, кого он так искренне презирал. Хватит привносить в великое дело что-то личное. Необходимо прекратить это летаргическое самоубийство этих последних лет. Пора осветить свою судьбу и судьбы всех его людей торжествующим светом невосполнимой утраты.

Хоббс взглянул на столб черного дыма, все еще висевший во влажном воздухе над задними воротами блока „B“. Когда он увидел, насколько далеко решился зайти Эгри, его охватил такой ужас, что ему пришлось мобилизовать всю свою волю. Это ему удалось: он отменил вызов пожарных, запретил какие бы то ни было попытки спасти заключенных, отозвал всех охранников и запретил все контакты с тюрьмой. Если история чему-нибудь и учит, так только тому, что серьезные изменения достигаются лишь путем страшного кровопролития и значительных жертв: и чем эти жертвы бессмысленнее, тем лучше. Из истории человечества Хоббс постиг, что развитие цивилизации возможно лишь за счет вселенских катаклизмов. А все потуги в поисках истоков и причин гроша ломаного не стоили и ничем не отличались от попытки обезьяны вырыть неуклюжими лапами жемчужное зерно из навозной кучи. Имели смысл только социальные спазмы, вновь и вновь подтверждавшие тщетность деятельности всех гуманистов и их жалких институций. Сила восстанавливается травмами. Virescit vulnere virtus. И может быть, здесь, на этом заболоченном клочке техасской земли, будет дан новый старт человеческим отношениям; здесь, где Хоббс освободит наконец из плена примитивную страсть уничтожать, восстановив древнюю как мир реальность. Джон Кемпбелл Хоббс отбросил забытые причины, мотивы или истоки и шагнул прямо в историю.

В дверь постучали. Хоббс повернулся.

— Войдите, — пригласил он.

Дверь открылась, и через порог, затянув свои дебелые телеса в черный костюм десантника, переступил капитан Билл Клетус, увешанный рацией, баллоном „мейс“, дубинкой, наручниками, автоматическим „браунингом“ и прочим. Капитан отдал честь.

— Сэр! — приветствовал он Хоббса.

Тот кивнул и, направляясь к своему покрытому стеклом столу, указал на кресло:

— Присаживайтесь, капитан.

Сам Хоббс опустился на свой стул. Электричество в комнате не горело, и она освещалась только неясным отсветом заходящего солнца, заглядывавшего в окно южной стороны прямо за спиной Хоббса.