Бунт женщины

Жена его Александра стригла ножницами в ароматные щи стрелки зеленого лука.

Когда гостя посадили за стол, Федор Федорович готовно, с наклоном, осведомился:

— Пьете? Может, сходить…

— Непоколебимый трезвенник. То есть никогда ни грамма спиртного…

Куричев быстро выхлебал щи и подвинул тарелку к кастрюле.

— Не упрашивайте, хозяюшка. Без добавки сыт.

Федор Федорович подмигнул Александре, указывая глазами на половник, но она недоумевала, подлить Куричеву щей или воздержаться.

Когда муж опять подмигнул, но уже строго и недовольно, она торопливо опрокинула в тарелку половник, вспыхивающий блестками мясного навара.

— Первое явно не удалось, — проворчал бухгалтер, принимаясь есть щи.

Молчание тяготило Федора Федоровича. Он удивлялся тому, что до сих пор между ним и Куричевым не получалось разговора. Наверно, Куричев хитер и осторожен. Неспроста навыворот говорит. Ну и пусть хитрит. Ну и пусть вводит в заблуждение простаков. Он, Федор Федорович Закомалдин, директор мельничного комбината, принимает всякого человека, даже человека с подвохом. Правда, при условии, если тот будет честным и трудолюбивым, как он, Закомалдин.

В сенях тяжело заворочались половицы, появился Коля Гомозов: всклокоченный, подол черной рубахи выпущен на заплатанные штаны. Он подпирал головой притолоку и казался выше и шире, чем ночью.

Куричев пригласил Колю пообедать, однако тот отказался. Блестя усталыми глазами, немой взвинченно жестикулировал и ударял в грудь, доказывая, что его оскорбили ни за что ни про что.

Потом взял Федора Федоровича за руку и потащил на улицу. Куричев последовал за ними.

Коля остановился близ пятистенника с голубыми ставнями. Под толчком огромной ступни немого рявкнула и распахнулась калитка. В глубине двора толкались овцы. Черноволосый мужчина лил воду в долбленую колоду.

Коля погрозил ему кулаком.

— Лункин, что ты не поделил с Николаем?

— Нажаловался-таки, урод, — процедил черноволосый.

— Истинно урод, — сказал Куричев.

Федор Федорович чуть не захохотал. Молодец Куричев: ловко иронизирует.

— Коля, конечно, из-за пустяка пожаловался на вас?

— Ну да. Я тут дорожный мастер. Попросил мост покараулить. Теперь он пачку сигарет требует.

— Целую пачку?! Жирно. Немилосердно. Ночь подрогнул, не поспал — и вручите двадцать штук сигарет. Да по существу он продлил себе жизнь, так как лишних часов шесть провел на свежем воздухе. Другой бы от себя отдал пачку. Какой черт пачку: десять! Какой черт десять: целый ящик! Да притом сигарет марки «Друг» Ленинградской фабрики имени Урицкого.

Федор Федорович заметил, как Лункин ошеломленно приоткрыл рот, взглянув на гневное лицо Куричева.

— Вот что, гражданин Лункин, — судейски строго проговорил директор. — Поскольку ты имеешь право найма рабочей силы, составь наряд на Гомозова, оплати и немедленно неси сигареты. У себя в поселке я не позволю эксплуатацию и околпачивание.

Лункин написал наряд, заставил Колю начертать в ведомости загогулину, толкнул ему деньги и сигареты.

Немой грустно вышел за ворота и заплакал.

* * *

В селеньице не только быстро привыкли к Куричеву, но и начали ему подражать. Перенимали манеру говорить, здороваться с детьми за руку, щелкать пальцами от досады. Кличкой его кудрявого пса Батыя называли щенков. Федор Федорович выразил почтение Куричеву тем, что привез из района и заставил привинтить на дверь бухгалтерии стеклянный квадрат: «Зам. директора по фин. части». Правда, в тот же день на общем собрании работников мельницы Куричев высмеял этот душевный порыв. Выступая, он несколько раз оборачивался к колченогому столу президиума и с умильной учтивостью провозглашал:

— Как было указано генеральным директором мелькомбината высокочтимым Закомалдиным…

Федор Федорович не обиделся и собственноручно снял после собрания табличку.

«Ничего не поделаешь. Дал промашку. И серьезную. Так реагируют на критику настоящие руководители».

По воскресеньям Куричев уезжал на продуктовой машине пионерского лагеря в город. Возвращался он перед закатом, спрыгивал с борта, пылил усталыми ногами к лавочке дома, где квартировал. Детвора роилась вокруг.

— Геть, пескари чумазые! Конфет нет. Картинок нет. Сказок нет, — кричал он и закрывал соломенной шляпой то кулек с леденцами, то свернутые трубкой газеты, иллюстрированные журналы, детские книжки.

Позже лавочку и подступы к ней занимали взрослые.

Куричев, сладко вдыхая горную свежесть, рассказывал о том, как звонил с телеграфа дочерям. Сперва он говорил с младшей, Людмилой. В Ленинграде она живет. Умница девка. Ассистенткой у доктора физико-математических наук Еннакиева. Космические лучи доктор и она фотографируют. Какую-то новую частицу открыли. Радости, радости у нее, словно на Луну слетала. Тут телефонистка перебила: «Заканчивайте». Он и закричал напоследок: «Дочка, а ты кроме этих самых частиц помнишь о чем-нибудь? О молодости, например». — «Помню, — смеется. — Влюбилась. В морского капитана. В какого хотела: медноволосый и шрам между бровей».