Бунт женщины

Когда Нина вбегала в загон, Куричев бледнел от тревоги: лягнут, наступят, укусят, стиснут. А она, пробираясь к недоеной лошади, проворно мелькала в табуне, оборачиваясь, смеялась, шаловливо вскидывала гривы. Если бы Куричев не знал, что Нина замужем и имеет двух детей, он не принял бы ее за женщину. В эти минуты казалось, что она все еще находится в той поре юности, когда каждый поступок освещен чистотой, естественностью, безмятежностью. По-видимому она не утратила прежних удивительных свойств. Иначе он не полюбил бы ее так. Молитвенно. Тайно. Неотвратимо. Без надежд.

С позволения Линизы Нина подоила пегую кобылу. И когда выливала молоко из туеса в бидон, к ней подбежал жеребеночек, ткнул мордой в плечо и отпрыгнул.

— Не бойся, — сказала Линиза. — Шалун.

Нина хлопнула ладонями. Он отскочил, игриво попрядал ушами и вдруг стрельнул к ней, промчался впритирку. Нина задорно побежала за ним. Он запрыгал вполуоборот, косясь дегтярным глазом. Едва Нина обвила его за шею, начал мягко вскидываться, словно хотел встать на дыбы.

И Нине и Куричеву понравился кумыс: холодный, резкий, приятно отдающий солодом. Они сидели на высоких лавочках, облокотясь о длинный-длинный стол, и пили этот ядреный напиток, приготовленный из квашеного кобыльего молока. Нина опять молчала, но не так, как в дороге: там хотелось быть одинокой в светлом безмолвии, а здесь — заодно с Куричевым. Она приближала к его лицу свое, милое, еще более зарумянившееся, вертела ладонями стакан, прислоняла его к стакану Куричева.

Во взгляде Нины было столько тепла и доверия, как будто между ними установилась большая тайна. Да, пожалуй, они обладают одной и той же тайной, но не такой, которую нужно скрывать, потому что она безнравственна, а такой, которая теряет очарование, если в нее посвятить непричастное сердце. Есть вещи, прекрасные лишь для одного тебя. Ты потрясен их несказанным значением, другие же воспринимают их как нечто мизерное, серое, скучное. Они постигаются чувством. Осознавать их, что трогать крылья бабочки: сотрешь пыльцу, гравюру узоров, — лишишь полета.

Обратно каурый, с мохнатыми бабками конь бежал борзо: пугался игольчатых мельканий зарниц, буреющих облаков.

Нина правила. Она держала ременные вожжи в вытянутых руках. Огрузневшим воздухом столкнуло на спину плат. Трепетал во впадинке на груди батист кофты. Под гору сдерживала коня, и ее локоть оказывался возле губ Куричева. Хотелось поцеловать этот шершавый локоть! До сих пор он немного не верит, что нашел в себе силы сдержаться.

У валунов, зияющих змеиными норами, ходок попал под ливень. Куричев попробовал отдать Нине пиджак, но она воспротивилась. И пока дождь переминался на струях-ногах, Нина мокла, радостно рдея щеками и ежась.

* * *

Воспоминание взволновало Куричева не менее, чем июльская явь с волнами колокольчиков, табуном кобыл, туесами, волосяными укрюками, игруном-жеребенком и ливнем.

Склоны были долги, подъемы круты. Разгоряченный и отуманенный воспоминанием, он незаметно для себя переваливал гору за горой.

Балаган кумысной до карниза погряз в снегах, загоны угадывались по макушкам кольев, на стол и лавочки надуло снежный бархан. Ручей тоже захоронило, а сам родник оковался ледяным срубом и клубил из дна алмазную стужу струй.

Куричев недвижно стоял около родника. Под коркой наста чирикала вода. Скомкавшиеся листья березы шумно бубнили. Безбрежный зимний покой навевал умиротворение. Куричев не страдал сентиментальностью, однако его умиляло то, что рядом, под мягкой высотой снегов, лежат травы, по которым минувшим летом ступали он и Нина. Неважно, что не осталось следа. Важно, что тепло думаешь о земле, где ты испытывал счастье и где оно способно повториться в твоей душе.

Он загремел лыжами, миновал балаганы, загоны и скатился в лог, к ракитнику. На ум пришли два красных солнца с красными столбами. Его воображение держало оба светила порознь, а когда они начинали сближаться, то упрямо раздвигал их. Они опять устремлялись друг к другу, снова приходилось их разводить. Он не хотел допускать, чтобы действительное солнце соседствовало с отраженным. Петляя меж кустов, он догадался, что не случайно представил те два солнца, увиденные с околицы. У родника он встревожил давнюю мучительную мысль: «Тоска о счастье — тоже счастье, но не утоленное», — и она преобразилась в сознании в солнце и его мираж, не такой яркий и светоносный, как оно само, и все-таки яркий и светоносный.

Среди ракиты попадались болотца. Они белели вихрами кочек, коричневели высоко выкинутыми рогозовыми наростами. Из одного, особенно крупного и ровного, Куричев выщипнул пучок мякоти, и тотчас образовавшаяся в наросте ямка начала дымиться хлопьями пушинок.