Резкий страх вдруг сжал Касбулату сердце: он понял, что сейчас потеряет Шарипу навсегда. «Не отдам!» — хотелось ему крикнуть изо всех сил. Лицо багровело, он задыхался, но молчал.
Мажитов, казалось, понимал его состояние. Он смотрел на него сочувственно и грустно, словно и сам когда-то пережил что-то подобное.
— Не хочешь ты передо мной раскрыть душу, Касбулат, и это я понимаю, — сказал он после долгой паузы. — Однако не в моих привычках бросать товарища в беде. Долго я думал о тебе, дорогой, ой, долго, и считаю, что самое разумное для тебя — перевестись в другой район. Здесь все только и болтают о твоем деле, а вдали все утрясется, перемелется, — он впервые усмехнулся, — мука будет. Так вот, я все уже согласовал с Баймолди-ным, получишь должность не хуже, чем здесь. Жаль отпускать хорошего работника, но ведь и о будущем его надо подумать.
«Какой он все-таки добрый и дальновидный человек, — неожиданно подумал Касбулат. — Милый, исключительно внимательный и тактичный… Да-да, он совершенно прав, я не простой работник, меня в области считают человеком «с перспективой». Он знает, что я пойду в гору, если не… Но это невозможно! Шарипа! А жена, заплаканная, жалкая от слез? А сын? Нет, это невозможно! О Шарипа, Шарипа…»
Он все молчал, и Мажитов молчал, понимающе и тактично расходуя на него свое ценное время. Наконец он поднялся из-за стола и подошел.
— Обмозгуй все как следует, не спеши. Уверен, что прислушаешься к моим советам. Это советы старшего брата, Касбулат.
Разумеется, Касбулат «прислушался», и вскоре его перевели в другой район. Новизна всегда захватывает, а Касбулат накинулся на новую работу, как голодный на хлеб. Кампания следовала за кампанией, командировка за командировкой, не прошло и года, как его из завотделом повысили в зампредрайисполкома. Вкус первой власти тоже довольно сильное чувство. Сложные перипетии руководящего положения все больше поглощали его.
То, что совсем еще недавно виделось ему ложной грубой реальностью, оказалось хоть и суровой, но действительной реальностью, а то другое, «истинное», померкло в тумане.
Через два-три года он вспоминал Шарипу лишь на областных совещаниях, когда встречался с Мажитовым. Мажитов всегда при встречах хлопал его по плечу, заговорщически подмигивал, добродушно похохатывал, а когда Касбулат недовольно морщился, переходил на серьезный тон, интересовался его отношениями с Бай-молдиным, одобрительно кивал, глядя на него, как на своего крестника. Все-таки именно благодаря ему он не свернул с правильного пути, и, хотя Касбулата раздражали порой ухмылки и подмигивания Мажитова, в глубине души он был благодарен ему. Страшно подумать, что случилось бы с ним, если бы он поддался власти слепого чувства. Хорошо, что встретилась ему на жизненном пути эта добрая душа, человек, который не сделал из многочисленных сигналов никаких оргвыводов, а просто по-товарищески поддержал его.
Даже после разговора с Мажитовым Касбулат несколько раз, останавливаясь на ночной улице и глядя в небо на редкие звезды, думал: «А не послать ли мне все к чертовой матери? Не уехать ли куда-нибудь подальше с Шарипой? Хоть в чабаны пойти, а?»
Даже когда писал обстоятельно аргументированное заявление о необходимости перевода в другой район, даже тогда что-то в этом же роде, словно сквозь сон, ворочалось в душе. Он боялся увидеть ее, чтобы вновь все не проснулось, и зашел только за день до отъезда.
Прощальный монолог был подготовлен заранее и в самых лучших выражениях. Любовь его к ней безгранична, он не забудет ее до последнего мгновения жизни, но против жестокой судьбы человек бессилен…