Буран

Но есть и еще кое-что, может быть, самое главное. Зюбайда… Она будет стоять чуть в сторонке, не смешиваясь с толпой ребят, и будет отводить в сторону свои глаза, похожие на две черные смородины, и пунцовый румянец выступит на ее смуглом лице, а он будет говорить намеренно громко, вроде бы вовсе не для нее, не потом глаза их на мгновение встретятся, и что-то сладко запоет у него внутри, голова слегка закружится, и ом поймет, что нет никого на свете лучше этой девочки.

Предвкушение торжества и радости греет и вдохновляет Каламуша, лучисто светится его матово-белое лицо с чуть вздернутым носом, на губах блуждает смутная улыбка — так много в мире припасено для него еще не изведанного счастья.

Из конторы выходит председатель правления Кумар. Фигура, прямо скажем, с первого взгляда несколько нелепая: черная овечья шуба узка в талии, но полы огромные, малахай на голове сидит так, словно торчат в разные стороны ослиные уши. Выходит он торопливо, точно спешит куда-то, но, увидев Каламуша, останавливается.

— А, мальчик! Когда приехал? Как Коспан, жив-здоров? Отара в порядке?

При полной крупной фигуре у Кумара тонкий писклявый козлетончик, кажется, что в его толстую шею вставлено тоненькое горлышко, через которое проходит только небольшая часть, четверть его голоса. Впрочем, этот голосок не помешал ему утвердить за собой авторитет крутого и властного председателя.

— У нас все в порядке. Спасибо.

Кумар внимательно смотрит на Каламуша застывшими глазами, видно, что он думает о чем-то своем.

— Кумеке, а как насчет моего важного предложения? — бросается в атаку Каламуш. Собственно говоря, ради этого предложения он и шел в контору. — Как насчет бригады чабанов? Что же получается — в прошлом году мои слова пустили на ветер и в этом году зажимаете инициативу. Мы могли бы стать передовиками, настоящими маяками…

— А, подожди ты с этим, — досадливо отмахивается Кумар, и глаза его приобретают живое выражение, видимо, мысль оформилась. — Ты вот что — сегодня же возвращайся домой. Сюда Касеке завтра приедет и, видно, сразу отправится к вам. Возьми все что надо из магазина.

— А как же быть с моим важным предложением? Всегда вы…

— Об этом в другой раз.

Хлопнув Каламуша по плечу, Кумар поспешно уходит. Всегда вот так, никакого серьезного отношения к начинаниям молодежи. Потрепал, как мальчишку, по плечу — и все.

В прошлом году Каламуш вычитал в газете, что в Бурятии организованы комплексные бригады чабанов. Одна бригада на шесть, а то и на десять тысяч овец. Сами сеют и убирают кукурузу, сами заготавливают корма, свои тракторы, машины… У него даже дух захватило от восторга — вот оно настоящее дело! Бросился с газетой к Коспану, но тот только улыбнулся. «О чем ты говоришь, дорогой, у нас зимой даже подножных кормов не хватает вокруг зимовки. Сколько я твердил в правлении, чтобы построили запасные базы в степи, а толку — ноль».

Каламуш не думает отказываться от своих идей, это не в его привычках. Он уверен в своей конечной победе, уверен, что ему удастся объединить чабанов в большие комплексные бригады, где будет весело и интересно жить и работать. Исчезнут одинокие, разбросанные по степи убогие и унылые юрты чабанов. В такую бригаду, глядишь, и Зюбайда переберется.

Подождите, подождите, председатель Кумар. Я еще завтра к вам приду, а сегодня никуда не уеду, переночую в общежитии. Вечером можно будет заглянуть к девушкам, посидеть, поболтать, ничего в этом нет зазорного…

Утром следующего дня Каламушу не до прений с Кумаром. Он с тревогой смотрит на небо, на степь, седлает коня и сразу трогается в обратный путь.

Буран, бушевавший всю ночь, замел дорогу, и лошадь проваливается по колено. Сейчас ветер немного ослаб, снег летит мелкой жесткой крупой, смутно виднеется горизонт, справа из снежной пыли выплывает пологий холм Костаган.

За Костаганом зимовка его отца, которого все в округе, да и он в том числе, зовут стариком Минайдаром. Что если завернуть к старику? Нет, нельзя, надо спешить. Со вчерашнего дня Каламуш потерял покой. Сейчас тревога его растет, он не перестает думать о своем Коспане-ага. Всю ночь думал, как он там, в плоской Кузгунской степи, и вот сейчас, забыв про Кумара, про свое «важное предложение» и даже про Зюбайду, он, защищаясь левым плечом от напора ветра, крупной рысью спешит домой.

Вот она, их кошара, — белый сугроб у подножия Дунькзыл. Только труба отличает ее от других сугробов. Но почему труба такая длинная? Ой-бай, да это Жанель-апа стоит на крыше, всматриваясь вдаль. Каламуш пускает коня галопом.

— Айналайн! Солнышко мое! Приехал, мой мальчик! Замерз, наверное, до костей! — причитая и подпрыгивая, Жанель пытается обнять Каламуша еще в седле.

— Ага еще не вернулся?

Жанель выхватывает повод из рук Каламуша и, не отвечая, ведет его лошадь к конюшне. В доме она снова бросается к нему.

— Быстрей раздевайся, ты весь в инее и снегу. Сейчас чаю подам.