Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

— Этот дилетант Шредер утверждает, что в мангровых лесах Латинской Америки водятся ещё более крупные черви. А я ему говорю: «Покажите, вы же там были». А он говорит: «Не могу, подохла, мол». А я говорю: «Покажите труп». А он не может. Да-да, не-мо-жет! А почему? Да потому, что все его латиноамериканские гиганты высосаны из пальца. И не столько из пальца, сколько из записок монаха Юлиуса, который сопровождал конкистадора Писарро. Я, знаете ли, не поленился съездить в Мадрид, чтобы прочесть описание червя, рукопись Юлиуса до сих пор хранится в королевской библиотеке. И что же я в ней читаю? А читаю я какой-то бред, этот самый Юлиус был, скорее всего, бухгалтер, он скрупулёзно подсчитывает, сколько они индейцев убили в бою, сколько повесил, а сколько обратили в христианство. Сколько собрали золота, он тоже подсчитал, а вот как начинает писать про природу, так начинается бред. Этот бухгалтер пытается описать птичку, так, чёрт его дери, он её даже классифицировать не может. Смешно читать, то синенькая птичка с жёлтым клювом, то жёлтенькая с синим, а третья, вообще, красивая и орёт, как резаная. Это, по-вашему, классификация?

— Нет, по-моему, это не классификация, — умудрился вставить Буратино.

— И я так думаю. А описание червя! Разве так описывают водных кровососущих червей! — синьор Дуремар так разнервничался, что забегал по дому, размахивая руками и задевая то и дело книжные утёсы, руша их. — Какая-то галиматья: то есть у неё глаза, то это и не глаза вовсе. Я даже не смог разобрать, кого он описывает: то ли пиявку, то ли измельчавшую анаконду. И я вам, друг мой любезный, заявляю со всей ответственностью, что так наука не делается, есть чёткие правила, придуманные не нами, и не нам их отменять. Есть серьёзная методика классификации водных червей, и никакой Шредер её отменить не в силах! Я этого не допущу. Я обязательно напишу в журналы «Водный мир», «Новости биологии» и даже в такой лженаучный журнальчик, как «Исследователь».

Учёный так распалился, что Буратино необыкновенно радовался тому, что он никакой не Шредер, а всего лишь Джеппетто. И чтобы как-то перевести разговор в другое русло, мальчик спросил:

— А вы что, записки Юлиуса на испанском читали?

— На староиспанском, — коротко бросил синьор Фарелли, — а этому негодяю Шредеру надо по его физиономии врезать его собственным описанием червя, чтобы он не пудрил порядочным людям мозги. Вот в следующем году на конгрессе обязательно врежу по его очкастой морде.

— А откуда вы этот самый староиспанский знаете? — продолжал Пиноккио свои попытки отвлечь учёного от горячей темы.

— Да он не особо от испанского и отличается. Я в молодости от скуки занимался мёртвыми языками…

— И древнегреческим? — уточнил Буратино.

— Да, и древнеарамейским, и шумерским, и древнееврейским.

— И что, всё выучили?

— Ну, не все, конечно, но на мои работы до сих пор ссылаются, сам Шлиман ко мне дважды приезжал. Об этом газета писала. Читали?

— Признаться, нет.

— Ну, как же, в прошлом году приезжал. Мы с ним обсуждали кое-что из истории и письменности древнего Средиземноморья. Умнейший, скажу вам, человек. Неужели не читали?

— Меня здесь не было в прошлом году, — объяснил Буратино.

— Но да Бог с ним, раз не было.

— А какой язык самый сложный?

— Из невосточных самые сложные венгерский и русский. Я их так и не смог постичь.

— Неужели?

— Да, не смог, чёрт бы побрал этих русских, их окончания при спряжениях не поддаются никакому человеческому осмыслению. А падежи! Разве это падежи! Одно слово, азиаты.

— А венгерский? — спросил Буратино.

— Попробуй его выучи, эти венгеры пришли с Аттилой из каспийских степей. Тоже азиаты. Кстати, присаживайтесь, мой юный друг.

Буратино огляделся, куда бы ему сесть, но сесть было явно некуда. Конечно, в доме было предостаточно стульев и кресел, и даже диван, но везде громоздились разные нужные для науки штуки. А на диване возвышалась конструкция из проводов и банок с какой-то жидкостью.

— Ах, да, вам некуда сесть, — догадался синьор учёный и одним взмахом руки сбросил все колбы и пробирки, что были на кресле, на пол, — вот, прошу вас.

Жидкость из одной колбы пролилась на паркет. Паркет в этом месте потемнел, и от него тонкими струйками потянулся дымок. Буратино со страхом посмотрел на это явление, но учёный, увидев беспокойство мальчика, успокоил его:

— Не обращайте внимания, это, растворчик дрянь слабенький, — синьор Фарелли залил дымящийся паркет водой из графина, и только после этого Буратино с опаской забрался в кресло, — мой друг, о пиявках так мало известно, они так мало изучены, что пытливый ум всегда найдёт куда приложить свои силы. А ведь ещё римляне знали о лечебных свойствах водных червей. А, при всём моём уважении к римлянам, они были великими плагиаторами, и это знание о пиявках, скорее всего они заимствовали у более древней культуры. Кстати, пиявки — это великолепное блюдо. Не хотите ли попробовать?

— Кхе-кхе, — закашлялся Буратино, — да нет, я что-то не голоден.