Бурелом

Иногда навалится счастье горой. Его много, но отчего-то гложет сердце тревога, что недолговечно это счастье. Что наступит день, сползет эта гора, раскрошится, а под ней пусто, как и прежде. Такое настроение часто переживала Анна. Ну, чего бы, казалось, надо. Муж приходит домой трезвый, ласковый, купил дорогую шубу, разодел, как королеву. И детишки не разуты, голодом не сидят. А вот нет-нет да и нальется непонятной тоской Аннино сердце, забьется, как в клетке птица, и на глаза как-то сами собой накатываются непрошеные слезы.

А сегодня пошла она в магазин. День воскресный, народу на улицах страсть как много. Идет Анна, и кажется ей, что смотрят на нее искоса, как бы чуждаются. В воскресенье обычно соседи друг к другу идут. Ну, посидят, поговорят, не без того, конечно, чтобы рюмку, другую не пропустить. А здесь одни-одинешеньки. Ни к ним никто не ходит, ни они ни к кому. Разве только на минутку к сестре забежишь…

Накупила Анна продуктов в магазине. Но домой отчего-то не пошла по главной улице, свернула в переулок. Пацанье с горки на санках катается, а один, пострел этакий, бойкий на язык, возьми да крикни:

— Глянь, Полушкина идет, расфуфырилась!..

Анну точно кто по спине кнутовищем ожег. Прибавила шагу, подняла воротник шубы, хотя на улице и нет ветра и не так морозно. Под чесанками снежок скрип-скрип, скрип-скрип!

— Здравствуй, Анна Васильевна! Как поживаешь?

Даже вздрогнула от неожиданности женщина. Подняла голову. Иван Вязов усы щиплет, глаза смеются.

— Спасибочки, хорошо, — отвечает Анна.

— А в глаза-то чего не смотришь? — загородил он дорогу. — Наверное, не так уж и хорошо?

«До чего въедливый, — думает Анна. — Так в самую душу и смотрит».

— Да так, — неопределенно пожимает она плечами. Нечего ответить, сама в своем счастье не разберется.

— Я тебе не хочу плохого, — говорит Иван Прокофьевич. — Если между вами все хорошо, значит, хорошо. Только скажу одно. Не потеряешь голову, счастье твое никто не отберет, потеряешь — счастье может недолговечным оказаться…

«Непонятное что-то говорит, — размышляет Анна. — Ах, сердце захолонуло».

— Да, слышал я — рукодельница ты хорошая. При клубе кружок художественной вышивки, а руководить некому, может, возьмешься, а? — передернул усами Вязов. — Это тебя не очень обременит, один раз в неделю, на пару часиков…

— Ой, что вы! — по-девичьи заливается краской Анна. — Какой из меня начальник!

— Начальниками, Анна, не родятся, начинают с малого. Ну, так как, согласна?

— Не знаю, право, — робко отвечает Анна. — Нестер, может, и не пустит.

— С мужем твоим потолкуем, — веско замечает Иван Прокофьевич. — Думаю, что согласится. Но ты-то как?

— Да я что, я согласна…

— Вот это уже дело. Бывай здорова, Анна Васильевна.

— Всего благополучного, — женщина робко протянула руку и заспешила домой.

Иван Прокофьевич посмотрел ей вслед. Лицо вдруг посуровело. Чувствовал — неспроста расщедрился Полушкин. Не такой он человек, чтобы лишней копейкой бросаться.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Библиотека, как воробьиное гнездышко, прилепилась к задней бревенчатой стене клуба. Но хоть и бревенчатая стена, но неглухая — протрухла шпаклевка из моха, покрошилась. И через эти вот щели, сюда, в библиотеку, просачивается иногда вечером развеселая музыка, тянет вальс баян, плетет басами узорчатые звуки… Хватают они за душу библиотекаря Дусю. Облокотилась она о стойку, подперла пухленький подбородок пухленьким кулачком, прикрыла мечтательно глазки — и хоть трава не расти.

Платон постоял около Дуси, кашлянул в кулак.

— А? — встрепенулась девушка, отчего-то стыдливо закрыв ладошкой вырез платья на переспелой груди. Глазами хоть и смотрит на парня, но глаза-то у Дуси там, за бревенчатой стеной, завистливо провожают пары…

— Мне бы книжечку выбрать, — говорит Платон.

— Проходите и выбирайте себе на здоровье! — Можно подумать, что Дуся обижена. Из-за такого вот пустяка ее отвлекают и не дают послушать музыку. Она снова облокачивается о стойку, и снова пухленький подбородок удобно умащивается на пухленьком кулачке.

Платон на цыпочках проходит за стойку. У него в груди сейчас другая музыка. Вот они ряды книг! Веет романтикой морских просторов и шумом девственных лесов от книг Фенимора Купера, отдает старообрядческой стариной от Лескова, пахнет донскими степями от шолоховского «Тихого Дона». Рядом с этой книгой сунула, наверное, впопыхах библиотекарь роман Анатолия Калинина «Суровое поле». Платон взял книгу, втиснулся между пыльных стеллажей — и для него тоже хоть трава не расти.

В библиотеке за маленьким столиком шелестят страницами журналов бульдозерист Марченко и незнакомый Корешову рабочий. Через некоторое время, вместе с клубами пара, ввалился еще один. Усы заиндевели, посеребрил ему мороз широкие, пышные, как беличьи хвосты, брови. Дуся вдруг перестала мечтать, деловито зарылась в абонементных карточках.

— Да, слушай, слушай, я не спешу, — захватил в горсть усы Вязов. — А это что за вор у тебя там прячется? А-а, Корешов! Смотри, брат, всю пыль с собой унесешь… — подмигивает Иван Прокофьевич Дусе.