Бурса

Я освободился от рахилиной шали.

«Нужно объясниться в любви», — решил я и испугался. Еще ни разу я никому не объяснялся в любви… Да, сейчас объяснюсь ей в любви. Искоса я поглядел на Рахиль. Вот сейчас, сосчитаю до десяти и объяснюсь. Я сосчитал до десяти, раскрыл даже рот, но язык сделался стопудовым. Опять я считал, и опять язык тяжелел. Подбадривая, я корил себя за трусость. Наконец, оторопело выговорил с трудом;

— Пожалуй, если придется мне жениться, я женюсь, Рахиль, только на вас одной.

Я взглянул на Рахиль и понял: то страшное и прекрасное очарованье, какое я недавно пережил, было моими слова-ми испорчено. Рахиль быстро прошептала:

— Не говорите глупостей… все это неправда… вы считаете меня неумной девчонкой.

— Нет, я вас такой не считаю, — возразил я с поспешной горячностью.

Рахиль глубоко вздохнула.

— Очень хочется быть совсем взрослой.

— Тоже и мне хочется быть совсем взрослым, хотя я и без того уже взрослый…

— Вы не сделаетесь священником?

— Никогда не сделаюсь. Я это твердо решил.

Рахиль дотронулась до моего локтя. Гром рокотал реже на краю горизонта. Вспыхивали зарницы. Почти совсем неслышно Рахиль промолвила:

— Подождите меня… мы подростем… это недолго… шесть-семь лет!..

Она стучала зубами. Заражаясь ее состоянием и еле сдерживая дрожание челюсти, я невнятно выговорил:

— Подожду… — Я не знал, что дальше говорить, что делать… — Пойдемте в сторожку… дождь прекратился…

Я не посмел больше взглянуть на Рахиль ни дорогой, ни в будке. Поспешно я попрощался со всеми.

Разговор с Рахилью представился невероятным. Я дал Рахили обещание, я связал себя с ней! Для чего, зачем? Это же неправда, что я женюсь на ней!.. Приду домой, напишу письмо, попрошу освободить меня от обещания. Или, может быть, лучше все это превратить в шутку, в шалость, в болтовню? Не уехать ли к дяде Ивану?.. Вместе с тем я гордился: да, я уже «как-никак» объяснялся в любви, «как-никак» у меня есть возлюбленная; «как-никак» я — настоящий мужчина; будет чем похвастаться перед тугами-душителями. Мужское тщеславие надувало меня индюком… А в итоге я находился в сумятице. Я чувствовал также: в моих злоключениях повинна бурса; она — в моей крови. Проклятая бурса! Ни к Рахили, ни к Соне, ни к Елочке не могу я подойти по-человечески: все шиворот-навыворот… «В поле чорт нас водит, видно, да кружит по сторонам» …Но… я люблю вас, Рахиль. Я люблю вас, милая, славная Рахиль! Я люблю вас, Рахиль. Вот я готов даже заплакать… Ах, что же делать? Что же мне делать? Кто научит, кто поможет, кто освободит меня от ненавистной бурсы, от бурсы под моей кожей?!

…На горизонте трепетали огромные зарницы, вестники грядущего!..

Я больше не выходил на полотно дороги… У меня хватило сил преобороть искушение. Я убеждал себя, что не подстать мне, тугу-душителю, иметь дело «с девчонками», бабиться, распускать нюни.

В отдалении, из-за кустов, наблюдал я иногда за казаком, за Елочкой и Хозаровичами, как гуляли они. Показалось, Рахиль все поглядывала на тропу, по какой я обычно ходил… Казаку на его вопросы, почему я не гуляю, я отвечал, что занимаюсь по арифметике. Дни шли за днями и все более невозможной представлялась встреча с Рахилью.

…В те дни я вспомнил разговоры и беседы Михал Палыча, встречи с Иваном Петровичем, вспомнил Надежду Николаевну, опять взялся за Некрасова, прочитал Решетникова и Засодимского и стал внимательней приглядываться к деревенской жизни. Многое забытое и полузабытое из раннего детства по-новому представилось мне тогда.

…Еще при отце слышал я на кухне рассказы о борзых, о гончих в имениях Унковских и Петрово-Соловово. На своры тратились крупные суммы. Покупались, продавались, менялись необыкновенные, чудовищные волкодавы. Собаки имели древнейшие родословные, более разработанные, чем история целых округов. Знаменитые кобеля и суки гремели на губернии. Окрестным крестьянам от них не было ни прохода, ни проезда; собаки рвали одежду, терзали, увечили, на владельцев их негде было искать управы. Однажды спущенная свора набросилась на стадо овец и перегрызла добрую их половину. В селе то-и-дело передавали: Ивана Беспалых собаки у именья сильно потрепали, а у Плотниковых чуть-чуть не загрызли трехлетнего Петяшку. Немудрено, что мне тогда казалось, будто барские собаки — главная напасть на селе.