Был однажды такой театр (Повести)

— Этой вазе примерно две с половиной тысячи лет, по всей вероятности, она принадлежала какому-нибудь императору. Во всяком случае, эти узоры свидетельствуют о том, что…

Торш перебил его.

— Простите, эта болтовня меня не интересует. Запакуйте этот кувшин и отправьте в гостиницу «Рица»…

Господин Фобель побелел, услышав, что китайскую вазу династии Ванг называют кувшином. Однако единственного взгляда хозяина оказалось довольно, чтобы ярость сменилась почтительным пониманием.

— Как прикажете, господин артист.

— Вложите туда эту визитную карточку и отправьте посылку на имя писателя Ласло Акли.

— Как прикажете.

— И пусть тот, кто доставит ему вазу, скажет, чтоб не швырял ее с ходу об пол — ценная все-таки вещь…

— Да. — Господин Фобель потер лысину.

Радость Торша не знала границ. Как здорово, что он натолкнулся на эту китайскую посудину! Вот теперь он отплатит Акли как следует. Дюла был чрезвычайно доволен собой. Какое-то время он следил за тем, как ваза исчезает в многочисленных слоях розовой оберточной бумаги, и получал от этого зрелища истинное наслаждение. Потом он повернулся к антиквару.

— Сколько стоит эта… это…

Похожий на профессора антиквар почтительно улыбнулся:

— Этот китайский кувшин?

— Ну да.

— Триста двадцать пенгё, господин артист.

Дюла вытащил бумажник и, тщательно обыскав все его уголки, нашел в общей сложности триста тридцать пенгё. Это было все его состояние. Триста двадцать пенгё он отсчитал в кассу, а десять вручил господину Фобелю — на расходы по доставке.

Девушка поднялась со своего кресла и спросила, смеясь:

— Вы очень любите сорить деньгами?

— Нет. Я привык приобретать только самое необходимое.

— Неужели? А как же… — она шаловливо ткнула пальцем в упакованную вазу, — как же вы посылаете в подарок такую вазу?

— Это совсем другое дело. Это месть.

Девушка была выше Торша. От ее ладной, крепкой фигуры веяло здоровьем, а смех был веселый, задорный. Актер пристально посмотрел на юную красавицу, чья ослепительная молодость являла разительный контраст окружающей старине.

Из лавки они вышли одновременно. Девушка — дочь аристократа-антиквара — шла домой. Она сразу же сообщила Дюле, что не хочет упускать прекрасный октябрьский денек и прогуляется пешком по бульвару, а потом по улице Андрашши. Дюла, все еще обуреваемый радостью при мысли о том, что с дешевым успехом и легким искусством в духе Акли покончено навсегда, охотно к ней присоединился. Они пошли рядом. Девушка шла как раз так, как нужно, — не слишком торопливо, не слишком медленно. Свернув на улицу Андрашши, она чуть замедлила шаги, словно стремясь оттянуть конец этой чудесной прогулки.

Говорили они мало. Ничего похожего на легкую болтовню не завязывалось. Девушка, которую, как выяснилось, звали Илкой Вундель, поразила Дюлу тем, что не стала выведывать у него секретов театральной жизни. Вместо этого она вкратце поведала ему двухсотлетнюю историю дома Вунделей. Речь ее была на редкость яркой и сочной; Дюла, слушая, не мог надивиться на тонкую, блестящую иронию.

— Вундели приехали из Германии торговать еще в 1720 году. За сколько там дом продали, за столько здесь купили. Они всегда стремились к одному — к приумножению. Если бы кто-нибудь сказал им, что в следующем столетии будут высоко цениться гении, они наверняка сами написали бы «Фауста», а заодно — и все симфонии Бетховена. Но никто им этого не говорил, а потому они предпочитали торговать — ценной древесиной, пряностями, тканями… А я с детства знаю, сколько стоит старинная мебель и почему в цене старый немецкий фарфор.

У поворота на улицу Байзы девушка протянула Дюле руку.

— Не сердитесь, что я вас заболтала, я нечаянно, честное слово. Всего хорошего.

— Ну что вы! Все мы всю жизнь только и делаем, что болтаем.

— Ну, к вам-то это как раз не относится.

Илка Вундель улыбнулась, потихоньку высвободила руку из Дюлиной руки и пошла по улице Байзы. Дюла остался стоять, взявшись за копьевидный прут железной ограды, отдаленно напоминая Юпитера с молнией. Когда девушка отошла на несколько шагов, он окликнул ее:

— Илка, послушайте!

— Да? — Девушка обернулась.

— Скажите, вы не согласились бы стать моей женой?

Илка подумала, что это дурацкая шутка. Она стояла под огромным, все еще зеленым дубом и смотрела на Дюлу по-детски беспомощно. Этот человек не был похож на шутника. На лице у него была написана глубокая задумчивость. Постояв минуту в полной растерянности, девушка повернулась и скрылась за окованными железом воротами. Дюла вздохнул. Нет, похоже, так никто его и не поймет. Ведь он говорил вполне серьезно. Ему пора жениться. Именно такая женщина ему и нужна. Так чего еще ждать? Эта Илка очень хороша собой, ее согласие сделало бы честь любому мужчине. Нет, решительно она ему подходит.

Он отпустил решетку и медленно двинулся обратно по улице Андрашши.