Былины Окоротья

На первый взгляд внутри корчмы было пусто, но, присмотревшись и немного пообвыкнув к полутьме, Всеволод разглядел двух гостей. Правда, выглядели «посетители», словно трупы. Один, тот что помоложе, укрылся в дальнем углу горницы, отгородившись от остального зала лавками и опрокинутым столом со сломанной крестовиной. Сидел он прямо на загаженном полу, широко расставив ноги. Правая ступня его была босая, а с левой, задранной на перевёрнутый табурет, свисал полуспущенный червяк сапога. Уронив голову на грудь, украшенную пятном подсохшей рвоты он, похрапывая, сжимал в руках горлышко глиняной бутыли с вином. Сосуд в ивовой оплетке лежал у него между ног и, видимо, был разбит, поскольку в паху у парня расплывалось влажное пятно.

Другой, чуток постарше, с лицом безмятежным и невинным возлежал на соседнем столе, вытянувшись «в струнку». Одетый в тёмно-синий стёганый подспешник, подпоясанный атласным кушаком, он выглядел вполне благообразно, словно почивший на одре монарх. Однако благородный образ портило отсутствие портков вместе с исподнем. Мужские причиндалы «короля» на сквозняке забавно сморщились и выглядели жалко.

Всеволод узнал обоих. Сёмка Рытва, которого опричники меж собой звали Синица, и Некрас Чура – закадычные друзья Митьки Калыги по прозвищу Тютюря. Оба сорвиголовы, пьяницы и дебоширы. Оба – сыны знатных и влиятельных владычных бояр, многочисленные проделки которых попортили немало нервов Ярополку.

Перешагнув через сломанный стул и чуть не поскользнувшись на каком-то разносоле, воевода пробрался к спящему Чуре. Не особо церемонясь, хлопнул раскрытой ладонью несколько раз ему по щекам. Веки спящего затрепетали, губы, склеенные в бороде чем-то вроде засохшего горохового супа, с видимым усилием разомкнулись, и всё это лишь для того, чтобы исторгнуть из глубины глотки опричника тяжёлый стон.

– Ну-ка, просыпайся, брагохлеб, – ухватив Некраса за чуб, Всеволод потянул его на себя, приподнимая голову. Стон стал громче и жалостливее, но глаз опричник, по-прежнему, не открывал. Всеволод иронично хмыкнул.

– Вижу, Некраска, славно вы тут погуляли. Ничего целого в доме не осталось, кроме разве что дверей. И всё же, меня волнует вовсе не это. Где твой удалой атаман, приступом штурмующий каждый кабак на этом берегу Ижены? Где Тютюря?

Чуре с неимоверным усилием удалось, наконец-то, продрать один глаз. Покрытое красными прожилками, слезящееся око осоловело уставилось на воеводу. Некрас шумно икнул, обдав Всеволода вонью из смеси чеснока, алкоголя и чёрт знает чего ещё.

Всеволод, резко отпрянул, прикрыв веки и задержав дыхание.

– Тюрю11… съели! – изрёк опричник и тяжело грохнулся о столешницу затылком.

Воевода понял, что от павших гуляк толку не добьётся. Поднявшись, он отёр руку о штанину. Прислушался.

Откуда-то из подпола вдруг раздалось едва слышное гудение голосов. Походило на спор двух человек. Низкий мужской бас перемежался с приглушённым женским альтом, который, судя по интонациям, пытался что-то ему пылко возразить. Яростный бубнёж продолжался ещё несколько секунд и, в конце концов, умолк, закончившись победой басовитого. Ритмично заскрипело дерево.

«Кто-то поднимается по лестнице» – догадался Всеволод. В углу светлицы, сбросив с себя перевёрнутую оловянную супницу, распахнулся люк. Над краем потайного хода в подклеть показалась всклокоченная и помятая физиономия Ипполита – хозяина корчмы.

– Ну, хто тама? Что за буслай? – послышался нетерпеливый женский голос у него из-под ног.

– Тише ты, Глафирка! Это Всеволод Никитич, воевода наш. Я ж тебе сказал, что голос евойный признал. А ты – «бесяка опричный, бесяка опричный». Дура-баба!

Воевода с интересом смотрел, как Ипполит, покряхтывая, вылез из своего схрона и помог выбраться жене – женщине с телесами объёмными и рыхлыми, как подошедшая квашня. Сам корчмарь, сухонький, невзрачный мужичок с остренькой бородкой и не менее острым кадыком, на цыпочках засеменил к воеводе. Боязливо покосившись на храпящих боярских отпрысков, он стянул парчовую мурмолку, явив на свет венчик седеющих волос, обрамляющих голую, как колено, макушку. Чинно поклонился.

– Приветствую тебя, Всеволод Никитич, в лучшем заведении Марь-города… точнее, – Ипполит горестно вздохнул и развёл руками, – в том, что от него осталось…

– Вижу, гульба барчат прошла на славу.

– Какая там гульба, колотня и разбой один! Изневога!

Женщина за его спиной всхлипнула. Отвисшие щёки её мелко затряслись, готовые принять на свою благодатную почву реки слёз, но она сдержалась. В отличие от Ипполита.

Бухнувшись на колени, корчмарь запричитал, голося не шибко громко, из опаски разбудить спящих.