Былины Окоротья

Здесь народу было меньше. Не каждый мог позволить себе закупаться в этой части рынка. Сюда захаживали лишь посадские бояре, дворовые, да зажиточные горожане. Парча и атлас, расшитая мелкой гладью камка, благородный аксамит, ярко-крашеная байка и лёгкий шёлк, привезённый из-за Жёлтого моря, соседствовали с изделиями из рыбьего зуба10, самоцветов, серебра и злата. Укреплённые дубовой доской ювелирные лавки щеголяли широкими смотровыми окнами с не менее широкими и крепкими ставнями, которые сейчас были открыты. Заключённые в свинцовую раму в витражах крепились отшлифованные кругляшки стёкол. Сквозь дымчатый отлив витрин можно было разглядеть рукотворные чудеса золотых дел мастеров. Собранные со всех частей света от Караффы до Новграда драгоценности тускло поблёкивали, ожидая богатеев-покупателей.

На бархатных подушечках лежали перстни, кольца, массивные колты с вставленными в оправу самоцветными камнями. Специальные подвески ломились от сережек-одинцов с вдетыми в стержни стеклянными, костяными, сердоликовыми и перламутровыми бусинами. Здесь же красовались расписанные яркими эмалями птицы на аламах и позвякивали колокольца пясов. На стойках покрепче висели королески с оберегами, пластинчатые глунцы и ожерелья из монет. Купцы все как один: дородные, богато одетые, осанистые и донельзя важные, двигались по лавкам неспешно, с достоинством, словно тетерева на току. Презрительно оглядев запыленную одежду Всеволода и простую сбрую Ярки, они тут же потеряли к нему всякий интерес. Лишь здоровые как быки рынды, стоящие у лавок, сопровождали проходящего мимо воеводу зевками и скучающими взглядами. Всеволод, несмотря на власть, дарованную ему должностью воеводы, поспешил убраться отсюда поскорей.

Миновав последние лавчонки с дратвой и лыком, окольничий покинул рынок. Марь-городский торг, такой пёстрый и разнообразный, объединяющий различные культуры и в тоже время самобытный, остался у него за спиной. Воевода был этому только рад. Сбив с оттоптанных в толпе сапог пыль, Всеволод зашёл во двор самого дорогого и маститого кабака окрест. Вымощенная дубовыми плахами дорожка, обсаженная кустами цветущего дрока, вела к крытой коновязи. В двух шагах от неё возвышалось красивое крыльцо с резными колоннами и двускатным козырьком, украшенным зубчатыми причелинами и полотенцем с хитрою розеткой. Под стать крыльцу был и остальной терем. Внушительный, высокий, двухэтажный, с возвышающейся над соседними домами башенкой смотрильни, на охлупени которой примостился кованый, выкрашенный жёлто-красными эмалями петух. Распушённый, вытянувший шею в крике певень, взгромоздился на конёк крыши не случайно, поскольку называлась корчма не иначе как «Златый Петушок».

Всеволод, неторопливо обойдя кучи конских яблок, разбросанных по двору, привязал кобылу к кольцу, вбитому в поперечное бревно коновязи. Проверил, хорошо ли держится захлесток на поводьях. Затем, с наказом «стеречь пуще собственного ока», бросил медный грошик старику, который караулил лошадей.

Дед стянул шапку и обнажил голые десны в подобии улыбки. Поклонился.

– Благодарштвую штократно милоштивец, – сверкнув лысиной, прошепелявил старик, – токма ты б, шоколок, пооштерёгся, шегодня к нам не шаходил. Шай опрокинуть шарку и в другом меште мошно, а тут ненароком ведь и жашибут. Митька Калыга ш другами ушо второй день в «Петухе» бражнишають да бешчинштвують, вшех завшегдатаев ражогнали. Хожяин и тот в подклети шхоронилшя.

– Знаю, по душу опричников я и пришёл.

– Во как! – озадаченно захлопал глазами дед, – неушто теперь шамого Штепного Волка, воеводу нашего, на рашборы ш Митькой пошылають? Нешта дошдалися! Неушто Калыга и княжю коштью в горле вштал? Пришла на шупоштата управа, али людям и далее его терпеть?

– Болтаешь много, старый. И как только до седин дожил с таким-то помелом. Смотри, будешь боярских сынов поносить, так попервой на тебя управу сыщут.

– Такить, тут вашно, што и кому шкажать, – сторож снова хитро ощерился, – в народе, про тебя, Вшеволод Никитич, добрая молва ходить. Ни ражу жажря проштого люда не обидел, так, глядишь и на мне не оторвёшься. А пожаловатьшя нужному человеку, так то ведь и не грех… Шай што-то и ижменитьшя к лучему. Али я не прав?

Всеволод не ответил. Дёрнув за кольцо, воевода отворил окованную медью дверь и переступил порог кабака.

4. В корчме

Внутри корчмы царил тусклый полумрак, который вошедшему со свету Всеволоду показался ещё гуще, словно ступил он не в кабак, а в глубокий тёмный грот, душный и вонючий. С порога в нос бил кислый запах пролитой браги, прогорклого свиного сала, нестиранных портянок и испорченной еды. В зале, на почерневшем от времени настиле пола громоздилась разбросанная мебель. Повсюду валялись черепки посуды, свечные огарки и объедки. Притухший очаг, сложенный из речных гладышей, глодал обгоревшие до углей, насаженные на вертел останки окорока, ронявшего блестящие капли жира в тёплый пепел. Под потолком, тихо жужжа в спетом, забродившем воздухе, звенели мухи.