Былое и выдумки

– Я схожу туда, если будет что-нибудь хорошее, – покорно соглашалась я.

– Там плохих фильмов не показывают. И что, опять с этим Лероем?

– Могу и одна.

– А что, лорд Эдвин тебя не приглашает в кино?

– Пока не приглашал. Он меня в другие места водит.

Однажды Эдди сводил меня в свою палату лордов. Разумеется, когда там никого не было. Показал мне свое место с табличкой, ближе к концу одного из рядов стульев, расположенных вдоль стен длинного зала. Посередине был проход, который вел через весь зал к стоявшему на возвышении креслу, где заседала, когда надо, королева.

Я подошла к королевскому креслу, потрогала лежавшую на нем жесткую подушку. Лорд уселся на один из стульев в зале, откинулся на спинку, привольно разбросав в стороны длинные ноги, и сделал вид, что спит, даже всхрапнул слегка. Это он показывал свое бесцеремонное отношение к сему высокоблагородному месту.

– А что, если я сяду в королевское кресло? – спросила я с некоторой робостью.

– Садись, – ответил он, не открывая глаз. – Побудь немного нашим сувереном.

Я взошла на постамент и уселась.

– Ты смотришь на первую еврейскую королеву Великобритании, – заявила я торжественно, – склонись к ее ногам!

– Тоже мне, диковина, – ответил лорд Эдвин, по-прежнему с закрытыми глазами. – У нас уже был один такой.

– Дизраэли? Так он же не король был. К тому же крещеный.

– Не все ли равно. Один черт, – пробормотал лорд и, кажется, действительно задремал.

Но это было позже, когда я уже получше говорила. А пока тетя пыталась отвадить меня от черного ямайца.

– О чем ты можешь с ним разговаривать? О философии, которую он якобы изучает?

Я знала, что не «якобы». Его койка в общежитии огорожена была целой стеной философских сочинений на разных языках. Но разговаривать с ним о философии – куда мне, полной невежде. Мы говорили каждый о себе. Он о своей Ямайке рассказывал мало и неохотно, больше расспрашивал меня про жизнь в Советском Союзе. Ясно было, что семья его небогатая, живут в маленьком городке, отец жестянщик, мать при детях, которых семеро, и всех их родители, надрываясь, хотят выучить и вывести в люди. Старший брат в Штатах, работает там и помогает родителям, одна сестра вышла замуж здесь, в Англии, а остальные – мелюзга, еще в школе.

Зато расспрашивал меня Лерой со страстью. При малейшем намеке в моем рассказе на что-то плохое, происходящее в СССР, он трогал меня за руку, останавливал, говорил:

– Ты посмотри в своем словаре. Ты, наверное, не это хотела сказать. Такого в Советском Союзе быть не может.

– Почему не может? Очень даже может, на каждом шагу.

– Нет, ты ошибаешься. Такого там быть не может, потому что от этого людям плохо. А в Советском Союзе все делается для блага людей.

– Откуда ты знаешь? Ты там бывал?

– Нет, но мечтаю побывать. Мечтаю поехать туда жить, только это, говорят, очень сложно.

– И благодари господа, что сложно.

– Да почему же?

– Не желаю тебе повторить судьбу моего отца. Он тоже мечтал… И поехал…

– И что?

– И увидел, испытал все то, чему ты не хочешь верить… А вернуться к себе в Австрию уже не мог.

– Почему? Денег не хватало?

– Да при чем тут деньги?!

Объясняй, не объясняй – все равно не поймет. И не поверит. Разговор заходил в тупик, но мы не ссорились – начинался киносеанс.

Впрочем, ссорились, и даже дважды. Первый раз, когда заговорили об антисемитизме в России. Лерой уверял меня, что я это выдумала, нарочно, чтобы его подразнить, что антисемитизм там просто невозможен, там все равны, независимо от нации, расы и цвета кожи.

– Ну, ты, с твоим цветом кожи, будешь там особенно равным, – сказала я, раздражаясь от его упрямой, непробиваемой наивности.

– Ты что, хочешь сказать, что там плохо относятся к людям с моим цветом кожи? Никогда не поверю.

– Вот-вот. «Не поверю». Хотя что я говорю – конечно, хорошо относятся. К тем, у кого папаши богатые, всякие там царьки и вожди африканские с толстыми кошельками. Их сыночков любят, хоть и черные. Для этих даже университет особый создали, лишь бы платили.

Лерой был человек воспитанный и сдержанный. Он не стал спорить и ругаться, а просто сказал:

– Извини, больше на эту тему я с тобой говорить не хочу.

– А, боишься, что вдруг поверишь?

Тогда он встал, положил на стол деньги и билет в кино, сказал: «Жду тебя в зале», и вышел из кафе.

Не знаю, назвать ли это ссорой. После кино он проводил меня до электрички и по дороге вполне дружелюбно обсуждал со мной фильм.

Но вторая была настоящая ссора. Дело в том, что лорд Фоли был гитарист, и, кажется, неплохой. Во всяком случае, обученный. А Лерой тоже поигрывал на гитаре. Мне хотелось, чтобы мои лондонские знакомые были знакомы и друг с другом, гитара казалась мне вполне подходящим предлогом, чтобы их свести. Когда я сказала об этом лорду, он охотно согласился. Я описала ему Лероя: студент с Ямайки, а также контролер в метро. «Конечно, – сказал он, – приводи его на репетицию нашей группы».

– А как зовут твоего знакомого гитариста? – спросил Лерой, когда я передала ему приглашение. – Может, я про него слыхал?

– Эдвин Фоли, – сказала я и похвасталась: – Лорд Фоли.