Быстрые сны

– Ничего не слышно было. Думаю, может быть…

– Что «может быть»?

– Думаю, может быть, спят. И тут слышу шаги. Вроде бы как к двери. Я быстренько в свою комнату. И уже оттуда слышу, как выходят из комнаты Валерии в прихожую. И шаги не ее. И тут же дверь захлопнулась. Знаете, ночью, когда лежишь и не спишь, все слышишь. Проходит полчаса, час. Все тихо. А мне как-то беспокойно на душе. Прямо места себе не нахожу – ворочаюсь и ворочаюсь, и сердце болит. Не знаю, чего именно, а болит и болит. Ну, встала я наконец, подошла к ее двери. А там свет горит. Ни звука. Постучала. Сама не знаю чего – но постучала. Не отвечает. Может, думаю, спит. Забыла свет погасить. Отошла от двери – и обратно. Открыла тихонечко дверь – и как закричу! Валерия на полу, и около головы лужица темная. Я все сразу поняла. Я как куртку эту увидела – сразу почувствовала: что-то тут не так.

– А вы не слышали, как они поздоровались, когда он вошел?

Старуха посмотрела на лейтенанта с сожалением.

«Считает, видно, меня за идиота», – подумал Милич.

– Неужели бы не сказала вам?

– А вы не могли бы подробнее описать мне куртку, что вы видели на вешалке?

– Пожалуйста. Темно-коричневая, на «молнии». С поясом. Один конец пояса висел почти что до пола. Я еще подумала – потеряет ведь.

– Вы говорили, порвана…

– Точно. Рукав один. Сейчас соображу, какой… – Старуха закрыла глаза и наморщила лоб. – Левый рукав. Так, знаете, как за Гвоздь зацепил.

– Все?

– Еще можно сказать, что куртка была грязная.

– Грязная?

– Ну да, грязная. Не то чтобы чем-то там вымазана, но грязная. Не чистая.

– Спасибо, миссис Ставрос.

Баумгартнер ждал его в прихожей, откинувшись в кресле, что стояло у столика с телефоном.

– Ну как? – спросил Милич. – Следы есть?

– Похоже, что он не спешил и стер все, что мог стереть. Завтра в лаборатории будет видно. Но надежд у меня не слишком много. Как старуха?

– Лучше, чем большинство полицейских. И наблюдательнее и говорит складнее. Спасибо тебе… Возьмите, пожалуйста, глину с коврика в прихожей на анализ.

– Обязательно. Ты поехал?

– Угу. Ну, будь здоров.

10

В Лейквью Милич приехал в восьмом часу, когда начало светать и снег из театральных хлопьев превратился в редкий и крупный холодный дождь.

Дик Колела уже встал и вовсе не удивился, увидев лейтенанта.

– Вот погодка! – пробормотал он вместо приветствия. – Хоть бы подморозило, что ли, а то от этой сырости не знаешь, куда деться.

– Мистер Колела, вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

– Валяйте. Я любому допросу рад, а то уж сам с собой разговаривать начинаю.

– Скажите, кто уезжал из Лейквью сегодня ночью?

– Вчера вечером, вы говорите? Вечером, стало быть, уезжал профессор Лезе. Красивый у него «тойсун», ничего не скажешь. Ну, и кто еще? – Старик подумал и добавил: – Еще мистер Лернер. У него такая же «вега», что была у девчонки у этой, что взорвалась.

Лезе и Лернер. Сдвинуть потихонечку карты. Но он не верил, что карта будет хороша. Это было бы слишком просто и слишком нелепо.

– А когда они вернулись?

– Почти в одно время. Только я ворота за мистером Лернером закрыл и в сторожку зашел, смотрю – снова фары. Вот, думаю, черти, покоя секунды не дадут. Вышел – точно: профессорский «тойсун».

– Это в какое время было?

– Сейчас вам точно скажу… Я еще по телевизору смотрел эту… ну, про семью, родители там разводятся…

– Ну, ну…

– Как раз передача кончилась. Стало быть, одиннадцать часов было.

– И больше никто не уезжал и не приезжал?

– Ночью?

– Да.

– Не… ни одна живая душа.

– Это точно?

– Вы что, – обиделся старик, – не верите мне?

– Я вам верю, но, может быть…

– Ничего не может быть. Ключ у меня в сторожке, а без ключа ворота не откроешь.

– А ворота здесь одни?

– Одни. Даже калитки нигде больше нет.

– Спасибо, мистер Колела.

Конечно, ботинки у него будут вроде тех, что наследили на коврике миссис Ставрос, но Миличу не хотелось откладывать задуманное.

Он вышел из сторожки и пошел вдоль зеленой ограды. Дождь кончился, но порывы ветра то и дело сбрасывали с ветвей снег и воду, и вся рощица была полна шороха. Листья под ногами были влажными и почти черными, словно после пожара.

Он медленно шел вдоль наружной стороны забора, то и дело останавливаясь и осматриваясь. Забор был высокий, почти в его рост.

Ботинки его быстро стали тяжелыми от налипшей глины. Наверняка от той же глины, что осталась на коврике в квартире Валерии Басс.

До чего пустынен лес декабрьским утром! Прозрачен, пустынен, печален. Лейтенанту вдруг стало жаль деревьев, обреченных мокнуть вот так, без жалоб и надежд, до самой весны.

В затянутом тучами небе вдруг образовался голубой колодец. Голубизна была так необычна, так драгоценна в сером, сочившемся влагой мире, что у лейтенанта сжалось сердце.

Прямо у его ног, в кустах, что-то лежало. Наверное, старая тряпка, засыпанная листьями. Лейтенант поковырял кучу ногой. Под листьями лежала коричневая нейлоновая куртка. Отдельно лежал пояс. Старуха не ошибалась. У нее орлиные глаза. Пояс действительно плохо держался.

Лейтенант нагнулся, отвел рукой мокрые ветки от лица и осторожно поднял куртку. Левый рукав был порван.