Быть дворянкой. Жизнь высшего светского общества

Последний месяц на даче не был так весел для меня, как начало лета. Роща наша очень изменилась: поредела, опустела и наводила скуку шуршанием желтых листьев под ногами и завыванием ветра в деревьях. Еще в солнечные дни она была красива, вся пестрая, с яркими гроздьями калины и рябины, выглядывавшими из-за кое-где уцелевшей, темной зелени и с красивыми шишками шиповника, из которого я любила низать коралловые ожерелья. Но дожди стали перепадать все чаще и чаще, а в серые, ненастные дни куда как скучно смотрела наша дача!.. Раз я очень обрадовалась: у мамы, плохо поправлявшийся после болезни, затопили печку, и нас позвали смотреть, как купают братца. Я была в большой дружбе с его кормилицей Ольгой – высокой, здоровой бабой, которая так смешно говорила: совсем по-деревенски. Раз или два она дала мне подержать укутанного в одеяльце Лиду, чем я очень была довольна; но теперь, увидав его в первый раз, прикрытого только одной мокрой пеленочкой, какой он лежал красный да крошечный, – я даже испугалась! Мне все казалось, что Ольга его нечаянно утопит, что он, бедненький, захлебнется, и с тех пор я долго боялась брать его на руки.

Вскоре мы переехали в город. Я была рада вернуться в наш большой дом, увидать снова бульвар наш, хотя и он показался мне очень некрасивым и пыльным. Когда мы уезжали, из-за зелени его возвышался только купол собора да колокольня; а теперь он весь был сквозной, так что даже не закрывал проходивших по аллеям людей.

Эта осень ознаменовалась тем, что меня начали гораздо больше и серьезнее занимать уроками. Не только Антония, но и мисс Джефферс перешла от наглядного обучения к английскому букварю. До этого времени она со мной еще не занималась грамотой, а только разговором и обучением слов, за которое она бралась очень оригинально. Усадив меня рядом с собою, она начинала с того, что перекашивала еще больше свои и без того косые глаза, из которых один был карий, а другой – зеленый, и, тыкая пальцем в разные предметы, нараспев восклицала:

– О! – Book… О! – Flower… О! – Chair… О! – Table…[91] – и так далее, пока не перебирала всего, что было в комнате, с трудом заставляя меня повторять вслед за нею.

Ее длинная, безобразная фигура и мерные, заунывные восклицания до того меня смешили, что я с трудом могла воздерживаться от смеха…

Тем не менее «мисс», как называли ее все в доме, добилась того, что менее чем в два года мы с сестрой совершенно свободно говорили с ней и между собою на ее родном языке.

Новая зима

– Со снегом поздравляю вас! – разбудила нас утром няня. – С первым снежком – заячьим следком!.. Вставайте-ка скорее: поедем в санках кататься.

– В санках, няня? – радостно вскричала я. – В самом деле?.. А как же вчера была такая грязь?..

– Ну что же? Вчера была грязь, а ночью подул ветер, нагнал снежные тучи, мороз прохватил землю, и вот к утру все оделось снегом, – отозвалась нам бабочка, выходя из своего кабинета. Она всегда, и лето, и зиму, вставала в шесть часов. – Посмотрите, как славно все на дворе: светло и бело! – и она отдернула занавес окна.

Лёля, до сих пор лежавшая клубочком под теплым одеялом, вдруг вскочила и босиком подбежала к окну.

– Лёля, Лёля! – закричала на нее бабочка. – Простудишься! Пошла в постель, надень чулки и башмаки – тогда бегай сколько хочешь.

Меня Наста уже одевала. Я тряслась, совсем не от холода, а только потому, что, заглядывая в окно, воображала, как там должно быть холодно. Все за окном было ослепительно светло от яркой белизны первого снега, пушисто облегавшего крыши, деревья и все, что было у меня перед глазами. Воздух был испещрен его крупными, мохнатыми хлопьями, мягко ложившимися на землю. Все было тихо, словно и люди, и звери притаились. Не слышно было ни уличного шума, ни стука экипажей, ни лая, ни чириканья птиц; не видно никакого движения, кроме падавших белых хлопьев, которые безостановочно летели вниз, догоняя друг друга, цепляясь на пути, мелькая частой сеткой в ослепительной желтоватой мгле…

«Катание на санях».

Художник Ф. Кеммерер. 1850-е гг.

У меня зарябило в глазах. Я отвернулась, закрыв лицо руками, и спросила:

– Бабочка! Отчего так тихо? Где все люди и птицы?..

– Люди сидят по домам, а птицы тоже попрятались. Посмотри, вон под навесом крыши, по карнизу, сколько сидит, нахохлившись, голубей. Они жмутся к стенке – от снега прячутся; а как только он перестанет идти, они все и слетят за кормом. И воробьи тогда вылетят, зачирикают, запрыгают по двору, да, пожалуй, еще и передерутся от радости, что зима пришла…

– А вон там ворона! – перебила я бабушку, показывая на черную птицу, тяжело перелетавшую с соборного купола на колокольню. – Ишь, как каркает!.. Она, верно, снегу не боится?

– Вороны – зимние птицы; они холоду не боятся. Погляди, сколько их на колокольне! Кресты соборные, словно черным бисером, ими все унизаны.

– Гадкая птица ворона! Я ее не люблю, – сказала Лёля.

– Чем же она гадкая?

– Некрасивая, неуклюжая, черная, толстая!.. А как захочет запеть, так так противно каркнет!