Бывшие люди

Павел пытался заработать денег, чтобы поддержать семью. Несмотря на то что его восстановили в правах, он все не мог найти работу. На помощь Павлу пришел В. Д. Бонч-Бруевич, старый большевик, историк, руководитель Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики (послужившего основой будущего Государственного литературного музея – убежища «бывших людей», – который он также возглавлял с 1934 года). Видимо, благодаря хлопотам Бонч-Бруевича Павла наняли в конце 1930-х на работу в Наркомат просвещения и дали жилье в Напрудной башне, которое формально числилось как «служебное»: иначе всю семью могли выставить на улицу. Благодаря Бонч-Бруевичу Павел получил работу в нескольких небольших научных проектах (писал статьи, делал переводы), но на жизнь по-прежнему не хватало. Ему удалось также получать небольшие заказы от различных музеев на построение диорам, иллюстрации для путеводителей, составление описей, проведение экскурсий. Отпрыск богатейшего в России рода, владевшего множеством крепостных, Павел зарабатывал, рисуя картины, изображавшие жестокости крепостничества. Для Останкинского музея он писал портреты своей прабабки, крепостной певицы Прасковьи, ее отца, неграмотного крепостного кузнеца, и самой близкой ее подруги Татьяны Шлыковой, гениальной крепостной балерины.

Павел предпочитал общество ученых и художников. Некоторые из них, такие как живописец, историк искусства и реставратор И. Э. Грабарь и живописец и художник-реставратор П. Д. Корин, помогали Павлу в поисках работы и были частыми гостями в Напрудной башне. Творческая атмосфера действовала на маленького Василия. Павел рассказывал ему о русской истории, культуре и религии, учил рисовать и писать красками, к чему уже в раннем возрасте мальчик проявил талант. «Сила, противопоставленная силе, никогда не производит ничего, кроме разрушения и варварства, – говорил он Василию. – Следует управлять страной единственно с помощью добрых дел». Двоюродный брат Василия вспоминал о нем как о красивом юноше с прекрасными манерами. Братья дружили и оба любили танцевать вальс и танго.

В 1930-х годах в России из Шереметевых остался один Павел. Семейные собрания превратились во встречи тесного круга близких: собирались либо в Напрудной башне, либо в Царицыне, где жил со своей семьей брат Прасковьи Владимир Оболенский. В январе 1935 года семья собралась на похороны одного из своих старейших членов, семидесятидвухлетней Екатерины Сергеевны Шереметевой, принадлежавшей к нетитулованной ветви московских Шереметевых. Впереди шел священник и один из молодых родственников, несший икону, провожающие шли за катафалком на Дорогомиловское кладбище. Прохожие останавливались поглазеть. Некоторые выкрикивали оскорбления в их адрес; иные забрасывали снежками.

Два года спустя, 14 января 1937-го, они собрались отпраздновать именины Василия. Торжество запечатлено на сохранившейся фотографии: семнадцатилетний Василий стоит позади отца, по обе стороны от него мать и тетка Мария Гудович. На фото также дочь Марии Варвара с мужем Владимиром и детьми, сестры Владимира. Немногим удается слабая улыбка; иные безучастно смотрят в объектив. Скорее всего, в таком составе они собрались в последний раз. Еще снег не растаял, как Варвара была арестована, спустя несколько месяцев пришли за Владимиром, и оба навсегда исчезли в пучине сталинского Большого террора.

20. Лишенцы

В начале 1929 года семья Голицыных оказалась в относительно благополучных обстоятельствах. «Мэр», сохранивший к своим семидесяти пяти отличное здоровье, получал каждый месяц денежные переводы от сына Александра, который обосновался в Лос-Анджелесе. Сын Николай устроился переводчиком в Институте Маркса и Энгельса, Владимир Владимирович работал во Внешторгбанке. Сын Михаил служил экономистом в Госплане, получая вполне солидную зарплату в 200 рублей в месяц, а его жена вела небольшое частное предприятие – артель «Расшитая подушка». Дети Михаила и Анны тоже жили благополучно. Владимир и Елена растили трех детей, на жизнь он зарабатывал иллюстрациями; Сергей изучал литературу и подрабатывал рисовальщиком. Три девочки учились: Маша – на Высших литературных курсах, Катя – в обычной государственной школе, Соня – в Институте общественного здоровья.

Но неприятности ждали уже за углом.

Однажды в марте Сергей, возвращаясь домой, обнаружил на воротах своего дома в Еропкинском переулке большое объявление. В нем значились имена жителей дома, попавших в разряд «лишенцев». По существу там была перечислена вся его семья за исключением двух младших несовершеннолетних девочек, Маши и Кати.