Бывший Булка и его дочь

Так и здесь: дерзить, ясное дело, не стоило, особенно матери. Но вы меня извините! «Попроси отца написать записочку». Каким хочешь голосом говори — всё равно! Кто здесь болен? И кто о ком должен проявлять заботу?

Телефон позвонил пять раз, на шестом тренькнул коротко и замолк. Наверное, мама подумала, что набрала не тот номер. Зазвонил снова. И не выдержали у Лиды нервы. Да попробуйте сами — тоже не сможете, потому что стыдно.

Она сняла трубку, но говорить ничего не стала: пусть сама говорит, если ей надо.

— Але, — услышала она в трубке и вздрогнула, замерла от этого голоса. — Але! Можно попросить Лиду?

— Можно, — сказала она что есть силы спокойно, — это я.

— Лид, это Сева… Я должен с тобой встретиться. Я тебе всё объясню!

Ну и фразочка! Как в телеспектакле! «Я тебе всё объясню».

А раньше, между прочим, он даже и речи не смел завести про «давай встретимся»… Наверное, что-то изменилось в её голосе. А Севка это поймал. Не из-за тебя изменилось-то, успокойся. У меня батянька в больнице!

— Лид, ты только не клади трубку!

Она и не собиралась. Но теперь, когда он опять сказал эти ужасно знакомые по телекино и прочему слова, ей захотелось положить трубку.

— Лид, а ты чего делала?

Да уж по крайней мере тебя не ждала!

— Лид! Ну хоть слово-то скажи.

Она повернула голову, увидела будильник на столе — древний батянькин подарок. Как она в первый класс пошла (прямо под первое сентября), так он ей и подарил. И с тех пор будильник не ломался ни разу. Только батарейку раз в год смени. И то Лида к этому отношения не имела — батянькина забота. Сейчас этот вечный сторож секунд показывал без десяти четыре.

И как только она подумала об этих часах и обо всём, что было с ними связано, до того не захотелось чего-то там объяснять этому Севе… Постороннему… Даже не захотелось говорить, что у неё якобы свидание. Всяк знает, это бьёт в самое сердце, и будет бить, даже несмотря на миллионократное употребление, даже если люди вообще переселятся на иные планеты и звёзды.

Но не хотелось ей! И неожиданно, причём без всякого там презрения, ненависти и прочих сильных чувств, а лишь с одним спокойствием да, может, ещё с досадой, что время потрачено попусту, она сказала:

— Неохота мне с тобой разговаривать!

И после этого положила трубку. Не бросила, а именно положила. Просто разъединила телефон.

* * *

У них была палата на троих: Старик, Снегирёв, ну и он сам, Бывший Булка. Старик по большей части читал, лёжа на кровати.

— Молодец! — с жёлчной одобрительностью говорил Снегирёв. — Молодец-молодец! Тренируешься на загробное царство. Интересуешься, можно ли вылежать, сколько там требуется?

Старик не обращал на него внимания. Он читал. Бывшему Булке нравилось, что он не глотает книги, как некоторые, а читает их не торопясь. Словно одновременно и читает их, и думает.

Бывший Булка, который не любил спать высоко, отдал Старику свою вторую подушку.

— Ну и чего ты этим добился? — строго спросил Снегирёв. — Что он пролежни получит?

Сам Снегирёв, однако, тоже больше полдня валялся на койке. Да и что ещё было тут делать? По коридору слоняться? Козла забивать? На улицу по причине захандрившей погоды не очень-то сунешься… Простуды только не хватало! Так подумал однажды Бывший Булка и невольно замер, неприятно удивился: понял, что обрастает слабыми мыслями, думает о себе, как о больном человеке.

Он лежал закинув руки за голову — любимейшая его поза, когда не надо спешить. Правда, последние лет десять-пятнадцать у него это редко случалось: утром — будильник, вечером — спи скорей, завтра на работу.

Его удивил однажды Старик. Они возвращались в палату после обеда, и Старик к чему-то сказал, что у него много книг — всю жизнь копил.

— Но понимаете, это всё были книги-призраки.

— Призраки?..

— Ну да, — пояснил Старик, — книги-призраки. Это те я называю, которые стоят на полках нечитанными. По деньгам они вроде бы твоя собственность. А на самом деле… не твои. Ты знаешь одну обложку…

Бывший Булка представил себе, как Старик входит в комнату, а книжные призраки все на него смотрят…

— Чего ж вы их покупали?

— К пенсии, дорогой мой, да-с, к пенсии.

Бывший Булка невольно покачал головой. Чаще всего думаешь: ну, пенсия — конец жизни. А для некоторых, оказывается, с пенсии кое-что только и начинается…

Время свободное! Понял?

Теперь, лёжа на кровати руки за голову (лучшая поза для плевальщика в потолок, как говорит Снегирёв), Бывший Булка думал о том, что у него в голове много, наверное, мыслей-призраков. Мелькнули когда-то и спрятались. Потому что ведь всегда приходится думать о самом ближнем — о том, что завтра, о том, что вчера…

Теперь он мог думать о чём хочешь — времени, как говорится, навалом. Но в голову опять лезло близкое — о Лидке, о Маринке, о неоконченном станке… И ещё мешала саднящая тревога… О себе.

* * *