Cantos

III

Я сидел на ступенях Доганы,Ибо цена за гондолу в тот год подскочила,и «тех девчонок» уже не было больше – одно лишь лицо,Да Бучченторо в двадцати ярдах, с воплями «stretti».Светом залитые балки, ах, тот год, в Моросини,И павлины в доме у Коры, да возможно, все так и было.

Боги плывут в воздушной лазури,Светлые боги этрусков, когда еще не было слез,И луч, первый луч, когда вообще не знали про слезы.Паниски, а возле дуба – дриада,Мелиада под яблоней,По всей роще – листья полны голосов,Заросли шепота, и облака опустились над озером ниже,А на них восседают боги.И на воде тела купальщиков белые, словно миндаль,

В небо глядя их соски, покрытые серебристой глазурью влаги,Как заметил однажды Поджио.Бирюза, и в ней зеленые жилы,Или нет, это ступени тускло ведут к подножию кедров.Мой Сид подъехал к Бургосу,Прямо к воротам, обитым гвоздями, между парой башен,Тупым концом копья он ударил, вышла девчонка,Una nina de nueve anos,На галерейку, что над воротами, между парой башен,

И указ прочитала, voce tinnula:«И чтоб никто не говорил с Руй Диасом,                            не делился едой или помогал иначе,Не то вырежут таковому сердце, на конец копья насадят,И вырвут оба глаза, и все имение отнимут».«И здесь, Мyo Cid, есть печати,Вот большая печать, а вот и сам пергамент».И выехал он из Бивара, Myo Cid,Ни сокола на жердях не оставил,Ни рубахи по шкафам, что устроены в стенах,

И отдал он сундук свой Рахилю и Иуде,Короб большой с песком он оценщикам оставил,Чтоб ссудили они денег ему для дружины,Когда отправился в путь он, к Валенсии прямо.Иньес да Кастро убита, а стенкаМестами осыпалась, там еще подмазана, видно,Запустенье унылое, краска шелушится на камне,Падает штукатурка, Мантенья расписывал стенку,Словно шелковые лохмотья, «Nec Spe Nec Metu».