Чайковский

- На что они бы­ли мне?… Раз­ве уда­виться бы­ло ими?.. Я с ра­достью взя­ла нож­ни­цы и об­ре­за­ла их. Но ког­да они упа­ли пе­ре­до мною на стол, тем­ные, длин­ные, вол­нис­тые - слов­но что отор­ва­лось от мо­его серд­ца; не ста­ну скры­вать, я зап­ла­ка­ла. "Ко­сы, мои ко­сы! - по­ду­ма­ла я. - Сколько лет я сви­ва­ла и раз­ви­ва­ла вас, сколько лет я гор­ди­лась ва­ми пе­ред под­ру­га­ми, ког­да вы, как чер­ные змеи, кра­си­во обви­вались, пе­реп­ле­та­лись вок­руг го­ло­вы мо­ей и крас­ный мак по­рою го­рел над ва­ми, слов­но пла­мя! Сколько раз вы жар­ко раз­ме­ты­ва­лись по из­го­ловью мо­ей де­вичьей постел­и, ког­да чуд­ный сон о нем вол­но­вал мою кровь, и сколько раз чер­ною ту­чею зак­ры­ва­ли мое ли­цо от светлог­о ут­ра, от божьего солн­ца, ког­да я, про­бу­дясь, крас­нела, вспоми­ная сон свой!.. Ду­ма­ла я в гроб лечь с ва­ми, тем­ные мои ко­сы, с ва­ми, под­ру­ги мо­ей оди­но­кой ра­дос­ти и пе­ча­ли… И вот я под­ня­ла на вас ру­ку, под­ня­ла ру­ку на са­мое се­бя!.. Па­дай­те, сле­зы, круп­ным дож­дем на мои ко­сы; не прирос­тут они, не прис­та­нет ско­шен­ная тра­ва к сво­ему кор­ню, не цвес­ти сор­ван­но­му цвет­ку…" Так я ду­ма­ла - не сер­дись, мой ми­лый… но это бы­ло не­дол­го: я вспом­ни­ла, для ко­го ли­ши­лась сво­ей кра­сы - и пе­рес­та­ла пла­кать, да­же са­ма спле­ла об­ре­зан­ные ко­сы, спря­та­ла на гру­ди сво­ей и при­несла те­бе в по­да­рок. На, возьми их, они твои!..

Алексей при­жал их к серд­цу, об­нял и рас­це­ло­вал Мари­ну. Алек­сей и Ма­ри­на пла­ка­ли.

- Скажи мне, - спро­сил Алек­сей пос­ле дол­го­го мол­ча­ния, - за­чем ты наз­ва­лась Алек­се­ем?

- Оттого, что мне нра­вит­ся это имя… Ох вы, ка­за­ки, каза­ки! Ду­ма­ете, что у баб и ума нет; а пой­дет на хит­рос­ти - пят­над­ца­ти­лет­няя дев­чон­ка про­ве­дет ста­ри­ка. Ви­дишь, я наз­ва­лась Алек­се­ем, пи­ря­тинс­ким по­по­ви­чем, на­роч­но, чтоб сыс­кать те­бя ско­рее. Я зна­ла, что ты дол­жен быть на Се­чи; я и не зна­ла да­же вер­но это­го, но мое серд­це вещева­ло­, что ты здесь. А как сыс­кать те­бя? Ста­ну рас­спра­ши­вать - мо­жет, до­га­да­ют­ся, да и спра­ши­вать как? А мо­жет, ты еще и не в Се­чи?.. Я и по­ду­ма­ла: на­зо­вусь са­ма Алек­се­ем; ко­ли кто те­бя не зна­ет, тот ни­че­го не ска­жет, а дру­гой, мо­жет, ска­жет: знаю и я од­но­го Алек­сея-по­по­ви­ча пиря­тинского, ви­дел его вот там и там, или что по­доб­ное. Это мне и на ру­ку…

- Вишь, ка­кая хит­рая!

- Придется хит­рить, ког­да си­лы нет. Чуть я ска­за­ла в ку­рене свое имя, так все и зак­ри­ча­ли: "Вот шту­ка! Есть у нас уже один Алек­сей-по­по­вич да еще и пи­ря­тинс­кий; вот ко­медия! Да его те­перь нет, по­ехал на крым­цев; да что за мо­лодец! Да он вой­ско­вым пи­са­рем!" И я все уз­на­ла, не спра­шивая о те­бе, мой со­кол. Не грус­ти же так! Или ты разлю­бил ме­ня?..

- Меня бог по­ка­ра­ет, ко­ли раз­люб­лю те­бя! От­то­го я и за­думался, что люб­лю те­бя, что мне жал­ко те­бя. Мои товари­щи­ не злы, но су­ро­вы и не­умо­ли­мы, ког­да кто наруш­ает их за­кон. Бе­да, ес­ли те­бя уз­на­ют! У ме­ня серд­це за­ми­ра­ет, как по­ду­маю… Я бо­юсь, что этот Гер­цик…

- Что за нуж­да Гер­ци­ку ме­шаться в ва­ши вой­ско­вые де­ла? Ведь он не за­по­ро­жец, а твой при­ятель; да он и не уз­нал ме­ня!..

- Последнему-то я не ве­рю: у не­го гла­за, как у кош­ки; ска­жи раз­ве, что ему го­раз­до вы­год­нее не из­ме­нять нам…

- Разумеется!.. Ос­тавь свои чер­ные ду­мы, пос­мот­ри на ме­ня ве­се­лее, по­це­луй ме­ня!..

- Рад бы ос­та­вить, са­ми ле­зут в го­ло­ву. Опять ду­маю: ведь Гер­цик знал, что ты убе­жа­ла?

- Он ос­тал­ся в Луб­нах, в на­шем до­ме, так, вер­но, знал.

- Отчего же он мне не ска­зал? Как по­ду­маю, тут есть не­доб­рое…

- Ничего!.. Вот ты мне дай доб­ро­го ко­ня, я по­еду пря­мо на зи­мов­ник Касьяна и там по­дож­ду те­бя; ба­тюш­ка, вер­но, сог­ла­сит­ся на на­шу свадьбу; не сог­ла­сит­ся - бог с ним, зай­мем ку­сок сте­пи, сде­ла­ем зем­лян­ку, и за­жи­вем.

Тут пош­ли тол­ки, пла­ны о бу­ду­щем, уве­ре­ния в люб­ви, клят­вы - сло­вом, пош­ли ре­чи длин­ные, длин­ные и очень бес­тол­ко­вые для вся­ко­го третьего в ми­ре, иск­лю­чая са­мых двух лю­бя­щих­ся. На­ко­нец, Алек­сей вдруг буд­то вз­дрогнул и то­роп­ли­во ска­зал:

- Пора нам ехать; ночь ко­рот­ка; чу­ешь, как ста­ло све­жо в па­лат­ке, ско­ро ста­нет рас­све­тать. Мне нельзя от­лу­читься, я те­бе дам в про­вод­ни­ки Ни­ки­ту: он че­ло­век доб­рый, лю­бит ме­ня и мне не из­ме­нит; бо­юсь только, что он пьян… Ну, пой­дем! Бо­же мой! Слы­шишь, кто-то раз­го­ва­ри­ва­ет за па­лат­кой?..

Марина мол­ча кив­ну­ла го­ло­вою.

- Да, раз­го­ва­ри­ва­ют; не бой­ся, это за­поз­да­лые гу­ля­ки, я сей­час про­го­ню их…

Алексей быст­ро рас­пах­нул по­лы па­лат­ки и ос­та­но­вил­ся: на дво­ре уж сов­сем рас­све­ло; пе­ред па­лат­кой сто­ит тол­па ка­за­ков.

- Что вам на­доб­но? - спро­сил Алек­сей.

- Власть твоя, пан пи­сарь, - от­ве­ча­ли ка­за­ки, - а так де­лать не го­дит­ся. Не­дол­го прос­то­ит на­ша Сечь, ког­да на­чальство са­мо ста­нет ру­гаться на­ши­ми за­ко­на­ми, ког­да…