Чайковский

- Кошевой батьку! - ска­зал Чай­ковс­кий с ко­ми­чес­кою важ­нос­тию, подъезжая к Збо­ровс­ко­му. - На кур­га­не вид­ны лю­ди, ку­чею сто­ят, долж­но быть, та­та­ры или тур­ки; поз­воль язы­ка дос­тать.

- С бо­гом, бра­ти­ку! - от­ве­чал ко­ше­вой

- Зимовник, батьку, - от­ве­чал Чай­ковс­кий, возв­ра­ща­ясь от кур­га­на, - зи­мов­ник ста­ро­го Касьяна, долж­но быть, тут и Сечь не­да­ле­ко. Про­сит хо­зя­ин до ха­ты.

- Добре, ва­ши го­ло­вы, - кри­чал ко­ше­вой, подъезжая к кур­га­ну.

- Ваши го­ло­вы, ва­ши го­ло­вы! - от­ве­чал Касьян и ка­за­ки, при­ни­мая гос­тей.

Здесь уст­ро­ена бы­ла на ско­рую ру­ку по­ход­ная кух­ня. Се­ли завт­ра­кать, на­ча­ли пить здо­ровье и ко­ше­во­го, и Чай­ковс­ко­го, и стар­шин, и да­же всех ка­за­ков по­оче­ред­но; опять яви­лась му­зы­ка, пош­ли тан­цы - только пе­ред вече­ром вы­еха­ли в по­ход за­по­рож­цы. Яр­ко го­ре­ли их ши­тые крас­ные жу­па­ны, сли­ва­ясь с го­ри­зон­том в лу­чах заходяще­го ­солн­ца Чай­ковс­кий с же­ною груст­но сле­дил за ни­ми… И вот уже крас­ною по­лос­кою мелька­ли они на да­лекой сте­пи; вдруг что-то от­де­ли­лось от них, рос­ло, рос­ло, близи­лось - и у кур­га­на явил­ся Ни­ки­та.

- Что те­бе на­до, Ни­ки­та? Здравст­вуй, Ни­ки­та! - ска­зал Чай­ковс­кий.

- Я ду­ма­ла, что и до смер­ти не уви­жу те­бя, Ни­ки­та! - ра­достно зак­ри­ча­ла же­на Чай­ковс­ко­го.

- Дело есть.

- Какое де­ло?

- Пойдите сю­да, важ­ное де­ло, тай­ное де­ло. Кро­ме вас, ни­кому ска­зать нельзя.

- Ну, что? - спро­сил Чай­ковс­кий, отой­дя с же­ною в сторо­ну от кур­га­на ша­гов на сто.

- Ничего. Я об­ма­нул ко­ше­во­го, ска­зал, что за­был тут свою люльку, да и вер­нул­ся.

- Зачем?

- Вот ви­ди­те.. Хо­ро­шо, что вы отош­ли от кур­га­на, нас ни­кто не ус­лы­шит - там Касьян, ста­рый ха­рак­тер­ник, там про­чие ка­за­ки… еще сме­яться ста­ли бы на­до мною.. Види­те… Жал­ко мне ки­дать вас, доб­рые лю­ди, ей-бо­гу, жал­ко. Как вы­еха­ли в степь, буд­то ка­мень прог­ло­тил я, тя­жело ста­ло, в гла­зах ту­ман ра­зост­лал­ся; еще уез­жая от вас, ви­дел на но­су чер­та, а то и чер­та не вид­но ста­ло, - а тут по­до мною конь спотк­нул­ся - ху­дая при­ме­та, ско­ро уме­реть до­ведется, по­ду­мал я, об­ма­нул ко­ше­во­го и вер­нул­ся. Те­перь про­щай­те! Про­щай­те, брат­цы! Об­ни­ми­те ме­ня… Ви­дите, я пла­чу, не­ко­му об­ни­мать ме­ня, ей-бо­гу, не­ко­му! Про­щай­те! Вот так! Спа­си­бо!

Никита мах­нул ру­кою, скло­нил­ся на сед­ло и ус­ка­кал из ви­ду.

Эпилог

В 182* го­ду да­ле­ко за Кав­ка­зом, у пер­сидс­кой гра­ни­цы, лет­нее по­лу­ден­ное солн­це жар­ко на­ка­ля­ло пес­ча­ную рав­нину. На рав­ни­не сто­ял бе­лый го­ро­док из сол­датс­ких па­латок, там ко­че­вал …ий пе­хот­ный полк. Ни ту­чи на не­бе, ни вет­ра на рав­ни­не, а солн­це так и об­да­ет жа­ром жел­тые ок­рест­нос­ти. В ла­ге­ре ти­ши­на, стран­ная ти­ши­на, кое-где хо­дит, как ма­ят­ник, ча­со­вой, без это­го мож­но бы поду­мать, что вы­мер на­род в ла­ге­ре и нет жи­вой ду­ши. В сторо­не сто­яла оди­но­кая па­лат­ка - не на­чальничья палатк­а, не по­чет­ная па­лат­ка прос­тая, обык­но­вен­ная, у вхо­да ее си­дел мо­ло­дой че­ло­век, в пест­рых ша­ро­ва­рах, в сол­датс­кой фу­ражке и ти­хо пла­кал, скло­ня­ясь го­ло­вою по­чти до ко­лен.

- Васька! А Васька! - пос­лы­шал­ся сла­бый го­лос из палат­ки.

- Сейчас, ба­рин, - от­ве­чал, вско­чив на но­ги, мо­ло­дой че­ловек и то­роп­ли­во утер сле­зы.

- Васька! Я, долж­но быть, выз­до­ро­вею, пра­во, выздоро­вею, - го­во­рил во­шед­ше­му че­ло­ве­ку мо­ло­дой офи­цер.

- Выздоровеете, ба­рин; я это дав­но го­во­рил.

- Нет, Васька, чу­ма не та­кая бо­лезнь, ник­то еще от нее не выз­до­ро­вел… А мне предс­та­ви­лось сей­час, что я до­ма, в Пи­ря­ти­не, на не­бо наш­ли ту­чи, идет дож­дик та­кой про­хладный! Во­да с кро­вельно­го же­ло­ба льется на ка­мень... По­мнишь ка­мень, что ле­жит пе­ред крыльцом?

- Помню, ба­рин.

- Льется во­да, све­жая во­да, а брыз­ги так и ле­тят кру­гом, и шеп­чет кто-то мне: "На­пей­ся этой во­ды: ты выздорове­ешь­: чу­ма бо­ит­ся этой во­ды". Дай мне хоть кап­лю, Васька!

Васька при­нес во­ды.

- Скверная, теп­лая во­да! - ска­зал офи­цер - Дай мне той во­ды… Вер­но, мне при­дет­ся уме­реть. Смот­ри, Васька, по­сле мо­ей смер­ти, ког­да при­дешь в Пи­ря­тин, на­пей­ся во­ды из же­ло­ба… Пой­ди при­не­си мне све­жей во­ды.

Васька при­нес дру­гой во­ды, но уже не зас­тал сво­его ба­рина: умер пос­лед­ний по­то­мок Алек­сея Чай­ковс­ко­го.

В га­зе­тах бы­ло на­пе­ча­та­но "Исклю­ча­ет­ся из спис­ков умер­ший пра­пор­щик …го пе­хот­но­го пол­ка, Со­зонт Чай­ковс­кий"